166. «Се же не сведуще право глаголють яко крестилъся есть в Киеве инии же реша в Василеве друзии инако скажють...» (Там же. С. 50).
167. «И четыре кони медяны иже и ныне стоять за святою Богородицею якоже неведуще мнять я мрамаряны суща» (Там же. С. 52).
168. Cosmas. I. 6.
169. Одним из ключевых моментов, отличающим ПВЛ и НПЛ, является место первой резиденции Рюрика. Согласно НПЛ младшего извода это Новгород, согласно всем древнейшим спискам ПВЛ — Ладога. В Ипатьевской летописи (ИЛ) сохранился вариант, согласно которому Рюрик сначала вокняжился в Ладоге, а по смерти братьев (через два года) «срубил» Новгород. Лаврентьевская летопись (ЛЛ) в месте рассказа о первом княжении имеет пропуск. Со времен А.А. Шахматова он заполнялся по Троицкой летописи (Присёлков, 2002. С. 58), которая, как известно, не сохранилась, но поддается восстановлению, прежде всего по выпискам Н.М. Карамзина. Тем не менее интересующая нас конъектура основана на явном недоразумении. Сам Н.М. Карамзин в своих примечаниях указал, что в Троицкой летописи (ТрЛ) в данном месте также был пропуск, заполненный короткой поздней припиской «Новг»: «В Троицком, что достойно замечания также, но вверху приписано над именем Рюрик «Новг.» (Карамзин, 1988. Примеч. 278. Стб. 72-73). Остальные списки, близкие ЛЛ, — Радзивиловская летопись (РА) и Летописец Переяславля Суздальского (ЛПС) дают чтение, близкое ИЛ, как и Московский Академический список (МАК), поскольку А.А. Шахматов воспользовался для разночтений именно «виртуальным» Троицким списком. О.В. Творогов в примечаниях к первому тому «Библиотеки литературы Древней Руси» указывает, что МАК дает чтение «Новгород», ссылаясь на разночтения, приведенные к изданию текста ЛЛ. Но ни в издании ЛЛ, ни в издании РА в разночтениях это чтение не фигурирует. Данное утверждение восходит, видимо, к академическому изданию ПВЛ (Повесть временных лет, 1996. С. 404-405). Там есть только ссылка на Эрмитажный список Московского летописного свода XV в., где также читается вариант «Новгород». Этот список — позднейшая копия XVIII в., по которой нельзя судить, был ли пропуск в оригинале и не является ли данное чтение глоссой, вставленной в плохо, подряд переписанный текст. Пример из копии XVIII в., при отсутствии других достоверных чтений, не может служить текстологическим аргументом. Если посмотреть на происхождение данных списков по наиболее аргументированным реконструкциям Я.С. Лурье и Б.М. Клосса (Лурье, 1976. С. 58, 119; Лифшиц, Плигузов, Хорошкевич, 1989. С. 330-232), то получается, что списки ЛЛ и ТрЛ, восходящие к своду 1305 г., демонстрируют дефектное чтение. Другая редакция, объединяющая РА, МАК и ЛПС, дает чтение, практически идентичное ИЛ. Таким образом, все аутентичные тексты указывают на единственный вариант ПВЛ, сохранившийся в ИЛ, который и был архетипическим. В своде 1305 г. (или ранее) содержался дефект, который перешел в ЛЛ, ТрЛ и свод 1408 г.; он тиражировался в поздних летописях и мог, что важно для данной темы, перейти в НПЛ младшего извода. При этом существует также вероятность того, что в НПЛ младшего извода рассказ о прибытии Рюрика в Новгород попал из Начального свода. Тогда два варианта сказания соответствуют двум архаичным традициям, которые принадлежат не редакциям ПВЛ, а двум разным памятникам раннего летописания.
170. Шахматов, 2003/3. С. 380-412; Творогов, 1976. С. 3-26.
171. Парамонова, 2003. С. 176-216.
172. Legenda Christiani, 1978. S. 17-20 (Сар. II).
173. Cosmas. I.
174. Щавелёва, 1990. С. 32-75.
175. Отметим, что подробно тексты Галла и Кадлубка в сравнении с другими славянскими историческими традициями проанализированы Я. Банашкевичем на предмет выявления фольклорных истоков («племенных сказаний» в терминологии исследователя). См.: Banaszkiewicz, 1998. S. 7-34. Ср.: «Великая хроника», 1987. С. 54-70. Краткий обзор разных вариантов генеалогии первых польских князей и историографических оценок меры историчности повествований о них сделан С.Н. Темушевым (Темушев, 2005. С. 182 -185).
176. Ф.И. Буслаев называл такие формы «разрозненными членами эпического предания» и выделял среди них «разговор», «загадку», «клятву», «наговор», «заклятие», «пословицу», «приметы», «сновидения» (Буслаев, 2006. С. 35-44).
177. Пермяков, 1971; Пермяков, 2001. С. 9-68; Рыбникова, 1961. С. 12-22.
178. Повесть временных лет, 1996. С. 27. Подробный комментарий см.: Петрухин, 1995/2. С. 143-153.
179. Повесть временных лет, 1996. С. 39. Объяснение подтекста пословицы см.: Карпов, 11997. С. 133.
180. Повесть временных лет, 1996. С. 39. Подробный комментарий: Карпов, 1997. С. 156-165.
181. Повесть временных лет, 1996. С. 34-35.
182. Там же. С. 39.
183. Фасмер, 1996. Т. III. С. 368. Слово «притъча» изначально означало одновременно «несчастный случай, рассказ об особом случае» и «пословицу».
184. Повесть временных лет, 1996. С. 10.
185. Там же. С. 36.
186. ПСРЛ.Т. XXIII. Стб. 12.
187. «Illud nес ipsa potest recuperare Kazi» (Cosmas. I. 4).
188. Banaszkiewicz, 1998. S. 122.
189. Gall. I. 19.
190. Лихачёв, 1996/1. С. 435-438. Одновременно перед нами мотив состязания в тайном знании, мудрости. См.: Жирмунский, 2004. С. 194; Chadwick, Chadwick, 1932-1940. Vol. I. P. 94, 467; Vol. III. P. 502, 584.
191. Cosmas. I. 5. Ср.: Граус, 1959. С. 138-155.
192. Gall. I. 1.
193. Срезневский, 1903. Стб. 1439 (статья «Цебръ»).
194. Cosmas. I. 9.
195. Cosmas. I. 5, 17.
196. Жирмунский, 2004. С. 118-124.
197. Анучин, 1890.
198. ПСРЛ.Т. I. Стб. 418, 463.
199. Cosmas. I. 7.
200. Gall. I. 7, 23.
201. Ср. исследования отдельных аспектов этой проблематики на неславянских материалах: Ассман, 2004. С. 63-69,181-212; Браун, 2004. С. 11-62. 1 202 ПСРЛ. Т. I. Стб. 23; Т. II. Стб. 17; Т. III. С. 107.
202. ПСРЛ. Т. I. Стб. 23; Т. II. Стб. 17; Т. III. С. 107.
203. ПСРЛ. Т. I. Стб. 39; Т. II. Стб. 29.
204. ПСРЛ. Т. III. С. 109.
205. Повесть временных лет, 1996. С. 425-426.
206. ПСРЛ. Т. I. Стб. 55-57; Т. И. Стб. 43-46.
207. ПСРЛ. Т. I. Стб. 75; Т. II. Стб. 63.
208. Могилы первых христианских владык Руси, естественно, не вошли в этот пласт сакрально-легендарной топографии. Княгиня Ольга завещала похоронить себя по обряду новой религии, а со времен Владимира Святого Рюриковичей стали погребать в церквах, в каменных саркофагах. Исключение составляет описание могилы Святополка Окаянного, но это, скорее всего, библейско-литературный штамп «смрадной могилы в пустынных землях», которой достоин подобный нечестивец. Такая могила приравнивала проклятого князя к язычникам. См.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 145; Т. II. Стб. 132.
209. Мельникова, 2002/2. С. 143-151.
210. ПСРЛ. Т. I. Стб. 313; Т. II. Стб. 325, 402, 427.
211. ПСРЛ. Т. II. Стб. 357.
212. Щавелёв, 2000/2. С. 106-110.
213. «Агонистический», состязательный, моделирующий войну диалог — непременная черта архаичного фольклора. Хрестоматийными примерами могут служить финская руна (О состязании в песнях Вяйнямейнена и Ёукахайнена, перебранка Локи и других асов, другие песни Эдды, построенные по вопросо-ответному принципу {Мелетинский, 2004. С. 95-155; de Vries, 1933).
214. Лихачёв, 1947. С. 114-144.
215. Мельникова, 2003/1. С. 6.
216. Лорд, 1994.
217. Творогов, 1964. С. 33-37; Творогов, 1962. С. 277-284.
218. Коструб, 1928. С. 194-196; Троицкий, 1936. С. 17-45; Трубецкой, 1995. С. 560-563.
219. Гришина, Махов, 1987. С. 209-221.
Глава III.
Сказания о первых правителях: сюжеты, мотивы, образы
Как видим, всё было бы ясно и просто,
если б не то, что в предания и легенды
никто не хочет верить, а вот антропологам
и археологам верят все
Анджей Сапковский
1. Сказание о Кие и его братьях
Летописный рассказ о Кие неоднократно рассматривался при изучении ранних этапов формирования древнерусского государства, поскольку это первое (и, вероятно, древнейшее) развернутое повествование об истории славянского племени и одновременно предание об основании столицы Древней Руси — Киева. Как уже указывалось в Главе I, ведущим направлением исследований этой легенды стала дискуссия об историчности образа Кия и достоверности информации, которую содержит летописный текст. В советской историографии доминировало убеждение в историчности фигуры князя Кия, делались попытки определить время его правления и даже охарактеризовать «внешнеполитические акции»[1].
Некоторые современные исследователи, наоборот, трактуют легенду о Кие в качестве «примитивного автохтонисткого мифа.., использованного, точнее, сконструированного летописцем»[2]. В рамках такого подхода прозвучала критика концепции историчности фигуры Кия, преобладавшей в советской историографии. Но одновременно было поставлено под вопрос фольклорное происхождение (изначальная принадлежность к устной славянской традиции) этого предания. Так, в работах В.Я. Петрухина один его вариант признается «исторически достоверным» (это сказание о Кие-перевозчике), а другому варианту (о Кие-князе и основателе города) отказывается в принадлежности к долетописной устной традиции[3].
В последнее время вопрос об историчности Кия и его деяний начал отходить на второй план: всё больше внимания уделяется анализу самого летописного текста, его составу, возможным источникам, сюжету и мотивам отраженных в нем сказаний. Невозможность аргументированного спора по поводу историчности Кия была отмечена еще в работе В.К. Соколовой[4]. Она провела широкое сопоставление мотивов древнерусских исторических преданий, привлекая западнославянские материалы и поздний фольклор. Благодаря сравнительно-литературному исследованию Соколовой легенду о Кие можно с уверенностью отнести к жанру исторических преданий. В монографии Н.Ф. Котляра показана сложность происхождения летописных известий о Кие и полянах, «многослойность» самого предания, прослежена эволюция легенд о Кие уже в рамках летописной традиции[5]. В летописных версиях предания исследователь закономерно видит отражение развития легенды — от образа Кия как мифологизированного родоплеменного предка полян к образу князя[6]. В этом же ключе предание о Кие рассмотрено В.К. Былининым, который, впрочем, считает это повествование результатом синтеза нескольких разноэтничных традиций[7]. Была сделана попытка интерпретировать летописные известия о Кие в качестве легендарного отражения процессов политогенеза и эволюции Полянского социума[8].