* * *
Многие поля разделены на мелкие участки, по-бретонски — ташенну. Они обычно отмечены всего лишь гранитными столбами, поставленными по углам. Так вот, есть не слишком совестливые люди, которые, купив или арендовав один такой ташенну, приходят ночью, чтобы переставить межевые столбы и прихватить немного земли у соседа. Из-за этого и возникают долгие тяжбы, и суды никак не могут ничего решить, потому что не было сделано предварительного раздела, и одни лишь столбы служат доказательством. Чаще всего обиженный сосед не может сделать ничего другого, как прибегнуть к Божьему суду. Указывая на обвиняемого, он произносит: «Пусть камень, который ты передвинул, добавит свой вес на чашу твоих грехов на том свете!»
Вот почему нередко ночью на сельских дорогах можно встретить людей, согнувшихся пополам под тяжестью камня, который они обязаны вечно держать в равновесии на голове. Они бредут, мучаясь, по дороге и повторяют один и тот же свой вопрос каждому встречному: «Куда же мне его положить?» Это Анаон тех, кто переместил когда-то межевой столб и которых Бог осудил вечно блуждать по земле в поисках того самого места, где первоначально был поставлен каменный столб, — и самим им не дано это место найти. Чтобы освободить их, нужно, чтобы кто-нибудь из живых имел силу духа ответить им: «Положи туда, где он и был».
Два другаДва батрака из Ботсореля, Пьер Де Кам и Франсуа Куртес, так крепко дружили между собой, что ничего не скрывали друг от друга и все делили пополам — и горести, и радости. В таком согласии про жили они десять лет, и ни разу ни малейшей ссоры не было между ними.
— Одна смерть может нас разделить, — говорили они.
А еще они поклялись, что тот, кто умрет первым, придет, если на то будет Божье соизволение, рассказать другу о своей участи в ином мире.
Первым, кого поразил Анку, был Пьер Де Кам: его унесла злая лихорадка, едва он достиг двадцати пяти лет. Пока он болел, Куртес не отходил от его изголовья, а от его могилы ушел только тогда, когда могильщик закончил выравнивать над нею священную землю.
В ночь после похорон Куртес в обычный час отправился в постель, но не мог заснуть. Его голова была слишком занята мыслями о том, где же теперь его друг, что он делает и не очень ли ему грустно было покидать мир живых. И еще одна мысль мешала ему заснуть: он ждал, а вдруг да придет к нему бедный Пьер Де Кам, и ни за что на свете Куртес не хотел бы проспать такой момент.
И вот он с тяжелым сердцем размышлял обо всех этих вещах, как вдруг услышал шаги на дворе. По звуку этих шагов он признал своего друга, шедшего к нему. И действительно, тотчас же дверь конюшни, где он ночевал, приоткрылась.
«Я не ошибся», — подумал он.
Как бы ни хотелось видеть дорогого ему человека, он все же не сдержал дрожи, когда из темноты раздался такой знакомый голос:
— Ты спишь, Франсуа?
И Куртес ответил с волнением:
— Нет, Пьерик, я не сплю. Я ждал тебя.
— Ну что ж, вставай и идем.
Куртес даже не спросил, куда он должен идти; он тут же поднялся, оделся и пошел к двери. На пороге он увидел стоящего Де Кама, завернутого в саван. Заметив, с какой грустью смотрел на это печальное одеяние Куртес, Де Кам сказал ему:
— Увы, да, мой друг, отныне этот саван — все, чем я владею.
— И как же ты там?
— Вот для того, чтобы ты это увидел, я и пришел за тобой: мне позволено показать это тебе, если ты согласен, но не рассказать.
— Ну что ж, — ответил Франсуа Куртес, — я готов.
Его друг поспешно повел его к мельничной запруде в Гоазваде, в четверти часа ходьбы от фермы. Когда они пришли на берег, призрак сказал своему спутнику:
— Сними свою одежду и обувь, разденься догола.
— Зачем? — растерялся Куртес.
— Чтобы войти со мною в пруд.
— Но ночь холодная, и вода здесь глубокая, а я не умею плавать.
— Не волнуйся, тебе не придется плавать.
— Впрочем, после того, что случилось, будь что будет: я решился идти за тобой, куда бы ты меня ни повел, и я пойду за тобою.
В то же мгновение мертвый бросился в пруд, и живой тотчас же сделал то же самое. Оба стали опускаться на дно, пока их ноги не коснулись песка. Де Кам держал Куртеса за руку. Тот был сильно удивлен, что он дышит под водой так же свободно, как наверху, на воздухе. Но одно только плохо: он дрожал всеми членами и зубы его стучали, как камни в камнедробилке. Было страшно холодно в этом замерзшем пруду.
Прошел почти час, как они были там, и совсем закоченевший Куртес решился спросить:
— Я еще долго должен здесь оставаться?
— Ты так торопишься расстаться со мной? — ответил тот, другой.
— Нет, конечно; ты же хорошо знаешь, что я в жизни не был счастливее, чем когда мы были вместе... Но здесь ужасно холодно, такая мука, что не знаю даже, как это сказать.
— Ну что ж, свои муки умножь втрое и получишь слабое представление о моих.
— Бедный, бедный Пьерик!
— И учти, что твое присутствие их чуточку уменьшает и даже сокращает срок моего наказания.
— Тогда я останусь столько, сколько нужно.
— Когда прозвонит утренний «Анжелюс», ты будешь свободен.
Наконец раздался колокольный звон из Ботсореля — этот «Анжелюс». Куртес очутился живым и невредимым в месте, где он оставил свою одежду.
— Прощай, — услышал он голос своего друга, чья голова показалась над водой. — Если ты чувствуешь в себе смелость начать все снова, вечером увидимся.
— Я буду ждать тебя, как вчера, — ответил Куртес.
И он отправился в поле догонять мужчин с фермы, словно он провел ночь в обычном покое. А когда наступил вечер, он улегся в постель, но не раздеваясь, чтобы быть полностью готовым к приходу друга. Тот появился в тот же час, что и накануне, и так же, как накануне, оба отправились на пруд. Там все повторилось, кроме одного: страдания живого удвоились.
— Тебе хватит мужества начать все снова в третий раз? — спросил у него мертвый.
— Даже если я должен погибнуть, я останусь верен тебе до конца, — ответил Куртес.
Когда он пришел на ферму, чтобы заняться своим обычным делом, хозяин поразился его бледности и слабости.
«Наверное, этот добряк, — подумал он, — провел ночь на кладбище, на могиле своего друга: потеряв его, он не может утешиться».
И он решил подкараулить Куртеса тем же вечером. Ему пришлось ждать до полуночи. Ночь была лунной, светлой, и тут он увидел, как через двор прошел призрак, открыл дверь конюшни, вошел в нее, а потом вышел вместе с Франсуа Куртесом. И оба, живой и мертвый, зашагали по направлению к мельнице. Хозяин проскользнул в тени холма следом за ними. Спрятавшись за ивами, растущими над прудом, он видел их погружение в воду и слышал их разговор под водой.
— Ох, не могу больше! Больше не могу! — стонал Куртес.
А другой, не переставая, повторял:
— Держись! Держись!
— Нет! Я чувствую, что изнемогаю, я не дотерплю до «Анжелюса»!
— Нет, нет, будь сильным! Еще два часа... Еще полтора часа... и благодаря тебе я буду спасен! Думай об этом. Твои страдания закончатся, и ты откроешь мне двери рая, где скоро ты соединишься со мной.
Фермер за ивами исходил отчаянием. Ему хотелось убежать, но он не решался двинуться... Зазвонил «Анжелюс». И тотчас из глубины пруда раздался крик:
— Франсуа!
— Пьерик!
И фермер увидел какой-то пар, который поднялся над водой и растворился в облаках. И в то же время Куртес в изнеможении упал почти к его ногам. Фермер бросился к нему, помог ему одеться и, так как тот не в состоянии был идти, донес его на руках до фермы, где бедный парень успел еще принять последнее причастие, прежде чем испустил дух.
* * *
Дети, умершие некрещеными, блуждают в небесах в виде птиц. Они издают слабый жалобный крик, похожий на писк новорожденного. Их часто принимают за птиц настоящих; но старики узнают их безошибочно. Рассеянные в пространстве, души таких детей ждут конца света. Тогда святой Иоанн Креститель совершит над ними таинство, которого им не хватает, и после этого они улетят прямо на небо. Женщины чистой, святой жизни, прежде чем попасть в рай, могут пройти через чистилище, чтобы увидеться там со своими детьми, умершими без крещения, в особенности женщины, которые много молились за души грешников.
* * *
Есть и такие среди душ, которые совершают свое покаяние в виде коровы или быка, согласно полу, какой они имели при жизни. Души богатых пасутся в бесплодных полях, где только камни и тощие травы. Души бедных находят в изобилии, что пощипать на сочных пастбищах, где хватает и клевера, и люцерны. Те и другие отделены друг от друга только стеночкой толщиной в один камень. Зрелище бедных, которым все дается так щедро, добавляет горечи богатым, а их нищета делает радость бедных еще слаще. И правду сказать, зачем же нужен мир иной, если он не противоположность нашему?
