И кто тут виноват? Ведь не женщины, если подумать.
Мужчинам подумать бы следует.
Ну, да это ладно. Все равно подобные проблемы, может быть, еще и по мужской нерасторопности, по ограниченности мужской рассудительности, по сердечной недостаточности будут решаться не одно тысячелетие.
Впрочем, с ходом дней и ночей для греков наметилась и некоторая отдушина. Те из местных хозяек, в основном из здешнего высшего, относительно, конечно, общества, с которыми можно было касаться тем посторонних, а то и потусторонних, все-таки иначе строили свое общение с греческими гостями. Иначе, чем эти темные биотянки и дикие амазонки, с которыми о постороннем разве поговоришь. Только о зримом и вещественном. А с царицами и их окружением, пожалуйста, хоть до темна обсуждай. Неведомо что, чего руками-то не потрогаешь. Только воображением или измышлением каким-нибудь. И близость даже особенная возникает. Казалось бы, на пустом месте.
У Тезея же с Антиопой вообще довольно быстро возникла обоюдная открытость друг к другу. Антиопа увела его к себе, в свои комнаты. И тут же эти мужчина и женщина бесхитростно и безоглядно насладились друг другом, словно влюбленные. И Тезея потянуло на откровенность.
— Ты знаешь, — признался он Антиопе, — еще маленьким мальчиком я хотел жениться на амазонке.
— Значит, ты приплыл сюда, чтобы жениться.
— Да… Но теперь, я понимаю, и чтобы спасти тебя.
— От чего?
— От судьбы, которая ждет всех вас. Вам не удержаться в этом мире, вы обречены… Я уже говорил об этом. Я спасу тебя, я увезу тебя в другой, большой мир.
— Путешествуют только наши души, — задумчиво ответила Антиопа.
— Как это? — не понял Тезей.
— Уходишь же ты в сновидения, — объяснила Антиопа, — это твоя душа покидает тебя. У нас же души не только уходят в сновидения, но по-настоящему странствуют.
— А если она не вернется?
— Душа?
— Конечно.
— Она всегда возвращается. Только нельзя, когда спишь, закрывать голову, а то душа не найдет тебя. И еще надо ложиться чистой. Грязной ты ей можешь не понравиться.
— Вот видишь, твоя душа странствует, а ты мира не знаешь.
— А если я не захочу бросить здесь все?
— Захочешь, почувствуешь, как захочешь. Я спасу тебя, Антиопа.
— Как бы не так, — усмехнулась Антиона.
— Так, — настаивал Тезей.
— Завтра утром пойдем к старухе Орифии, — сказала Антиопа.
— Зачем?
— Она любит меня. Мы скажем ей, что ты хочешь спасти меня.
На следующее утро Антиопа и Тезей действительно направились в Каменный дом Великой матери. На широкой лестнице храма дежурил целый отряд вооруженных амазонок. В несколько рядов широкими щитами, словно стенками, они перекрывали дорогу в Каменный дом богини. Вряд ли в иные дни, до прибытия греков, здесь предпринимались такие предосторожности. Перед Антиопой амазонки молча расступились, пропустив ее вместе с Тезеем, что тоже, надо полагать, было здесь чрезвычайно необычным: мужчины в святилище не допускались.
Пройдя через двери, тут же за ними затворенные, Антиопа и Тезей оказались в полутьме высокого четырехугольного пространства. Что располагалось вдоль стен, не рассмотреть. Но прямо перед ними, обозначенной двумя светильниками, стоял грубый деревянный идол с бронзовой маской Великой матери. Маска сразу же притягивала внимание. И не только потому, что здесь была единственной. Маска приковывала взгляд к себе, пугала, пожалуй, даже: беспредельной строгостью. Только потом Тезей обратил внимание, что она, на ощущение грека, заметно деформирована — сильно вытянутое лицо, горло, словно кол какой-то, острый подбородок, длинный и тонкий нос с прижатыми к переносице круглыми глазами и резкими бровями, словно сдвинутыми к центру. Потом уже замечаешь уши, посаженные на разных уровнях. Одно — на уровне глаза, другое — ниже. Все как-то наперекосяк.
— Божий лик Великой матери, — объяснила Антиопа. — Здесь она улыбается.
Тезей пригляделся, и какое-то подобие улыбки, казалось, проступило сквозь беспредельную строгость лика богини.
— Какой же она еще бывает? — спросил Тезей.
— Нахмуренной, — охотно ответила Антиопа.
— О боги, — поразился Тезей. — Что же это тогда такое?
— Тогда она еще страшней… Тогда мы спешим отсюда на поля, чтобы вытоптать часть посевов и тем умилостивить богиню.
— Зачем? А если урожай будет бедный?
— Затем, что нахмуренная богиня и посылает нас в поход за добычей.
— Поверить не могу, — продолжал удивляться Тезей.
— Очнись, мой мужчина, — потянула его за руку Антиопа, — пойдем к Орифии.
Комнаты верховной жрицы располагались в пристройке к задней части храма. К ним вел узкий вход — за фигурой идола Великой матери. Миновав его, пришедший после сумрака храма попадал в помещения, можно сказать, празднично освещенные солнечным светом… Чуть поодаль пристройку отгораживал от остального мира высокий каменный забор.
Орифия нисколько не удивилась гостям. Словно ждала их.
— Оказывается, Тезей приплыл сюда, чтобы спасти меня, — объявила Антиопа.
И не понятно было — при этих словах — рассмеется она или рассердится.
— То есть? — спокойно спросила Орифия.
— Он хочет увезти меня отсюда в свой мир, — ответила Антиопа.
И тут она рассмеялась.
— А ты что скажешь? — обратилась Орифия к Тезею.
— Я полюбил ее.
— Влюбился, как в первый раз? — уточнила старая жрица.
— Как в последний, — твердо сказал Тезей. — Больше у меня ничего такого и не будет… Да, я хочу спасти ее, — продолжал он, — и, не сердись на меня, хочу вырвать из этой дикости.
— Каждому свое, — рассудила Орифия. — И потом, что лучше? Какая хорошая вода в сосуде ни была б, из родника она приятней…
— Мой мир — не подарок, далеко не подарок, — принялся объяснять Тезей, который отчего-то испытывал доверие к старой жрице. — Но здесь вы обречены. Вам тем более не удержаться, что мой мир, который окружает вас, далеко не подарок. Он вас не пощадит. А если вы совсем отделитесь от всего остального мира, вы можете превратиться в зверей. А это тоже погибель.
— И что ты ответишь на это? — повернулась Орифия к Антиопе.
— Я — женщина-воин, — гордо заявила амазонка.
— Так-то оно так, — улыбнулась старая жрица. — Но, собираясь в поход, вы, женщины-воины, кладете теперь в мешочек не только точильный брусок для меча, но и бронзовые щипчики для бровей.
— И еще у меня есть бронзовое зеркало с милой овечьей головой на конце ручки, — усмехнулась Антиопа. — Ты сама мне его подарила.
— Зачем же ты пришла ко мне все-таки, женщина-воин? — спросила наконец Орифия.
— Но ты же мне как мать, — обескураженно ответила Антиопа. — Если что, ты ведь меня никогда не выдашь.
— Смотри, сколько к нам мужчин из-за морей пожаловало, — продолжала рассуждать старая жрица. — А теперь, — ты не сердись, Тезей, — … почему бы тебе, дочка, не выбрать еще кого-нибудь для этих игр?
— Э-э, — встрепенулась Антиопа, — он мне нравится.
— Дети вы, дети, — вздохнула Орифия, помолчав. — Ты хочешь ее спасти, а я — защитить… Что реальней?.. Оставь нас, Тезей, мне с ней поговорить надо.
Однако Тезей еще повернуться не успел, как в комнате появилась вооруженная амазонка.
— Прости, великая жрица, — обратилась она к Орифии, — но там какой-то сумасшедший пытается прорваться к Тезею.
— Вот видишь, Тезей, тебе надо идти, — сказала Орифия.
В сопровождении вооруженной амазонки Тезей миновал хмурое помещение четырехугольного храма, вышел опять на свет, ряды охранниц расступились, и он увидел Перифоя, нетерпеливо вышагивающего внизу.
Перифой бросился к своему другу.
— Я тебя все утро ищу!
— А что случилось?
— Как что? Мне же интересно знать, что у тебя.
— Я хочу спасти Антиопу, — задумчиво ответил Тезей.
— Что значит спасти?
— Их вообще следует спасти от этого пояса, который не дает им любить мужчин.
— Ну и голова! — как обычно, восхитился Перифой сообразительностью своего друга. — Правильно! Твои идеи — моя работа. Мы с ребятами станем объяснять про зло от этого пояса на каждом углу. Теперь есть, что им говорить. Мы их так раскрутим! Ну и голова! Ну и голова! — повторял Перифой.
В это утро стало известно и о том, что Солоент вызвался вернуться на корабль, когда оставшихся на воде греков решено было сменить, чтобы и они поучаствовали в празднестве.
…И все-таки странно, совершенно неожиданно, но усилия Перифоя, казалось, несусветно бесплодные здесь, начали давать плоды, что очень вдохновило мужчин, приплывших сюда из Греции. Не только спутники и друзья самого Перифоя, но и мужчины из иных эллинских мест, отправившиеся к амазонкам по призыву Геракла, научились успешно разобъяснять не очень сообразительным хозяйкам, что любовь к представителю иного пола — это особое чудо, что лишая себя любви с помощью охранительного пояса, пусть и созданного некими могущественными силами, женщина поступает неразумно. Кто-то, мол, нехорошо подшутил над беспечными и доверчивыми амазонками. Лишать себя такого чувства — это ж надо! О боги, какие бедные девочки!..
