— Так, — просто ответила жрица.
— Только им запрещено садиться на коней, — поспешила пояснить Меланиппа, — участвовать в священных танцах и вообще… общаться с нашими богами.
— Мы и женщин принимаем, — продолжала Орифия.
— Как? Наших женщин! — ревниво воскликнул Геракл.
— Ваших, ваших, — улыбнулась и ему Ипполита. — Ваши женщины приезжают к нам отдохнуть от вашего мира ненадолго, а остаются на годы.
— Но, если захотят, мы отпускаем женщин с сыновьями, — добавила Орифия.
И произнесла это Орифия доброжелательно, мягко. И могло показаться, что не она здесь неколебимая жрица, а жесткая на слова Меланиппа.
— Потому-то в старину наши царицы Марпесса, Лампадо и Гиппо до самого вашего моря земли завоевывали, а мы вот здесь сидим… Вы-то к нам зачем пожаловали, — после ворчливой вспышки вдруг вполне миролюбиво склонилась Меланиппа к Тезею и даже притронулась к его волосам.
Однако ответить Тезей не успел. В залу опять вбежала амазонка.
— Отряд танцовщиц требует для себя Геракла, — объявила она Ипполите.
— Что значит требует? — гневно поднялась Ипполита.
— Ну…, — замялась амазонка… — Очень просят.
— Вот, очень просят, — заступился за танцовщиц Геракл, не особенно отдавая себе отчета в том, чем может на самом деле обернуться для него такая защита. — Это те, кто так маняще танцуют? — спросил он.
— Те самые, — уже без гнева произнесла Ипполита.
— Так заслужили, — простодушно рассудил Геракл.
— Вот и иди к ним, — согласилась Ипполита.
— Э-э, — протестующе откинулся назад Геракл.
— Очень волнуются, — заторопила амазонка, исполняющая роль связной, — даже меня готовы взять к себе в отряд, если я приведу к ним Геракла.
— Потанцуешь, Геракл, — легкомысленно вырвалось у Солоента.
— Какой из меня танцор, — пытался еще противиться Геракл.
— Еще какой. Как топнешь, земля закачается, — широко заулыбался Герм.
— Нам будет тебя не хватать, — объявила царица, но с такой интонацией, будто отправляла Геракла к танцовщицам своим повелением.
— Как что́, так — Геракл, — недовольно пробурчал герой.
— Иди, Геракл, — сказала Адмета, до этого ни слова не произнесшая за столом.
И Геракл в сопровождении амазонки покинул зал.
За столом воцарилось молчание. Оставался пока без ответа вопрос Меланиппы к Тезею: вы-то зачем сюда пожаловали? Однако без Геракла мужчины подступаться к разговору об этом не решались, что передавалось и женщинам. К тому же сейчас женщины настраивались на другое.
— Все-таки Геракл вас покинул, — не удержалась Меланиппа.
— Нас, — уточнил Тезей, поводя рукой и окидывая взглядом всех сидевших за столом.
— Мы не в бою, — весело заметил и Герм.
— Ты хочешь сказать, что вы сейчас не отряд? — стрельнула взглядом на него Ипполита.
— И списков у нас не водится, — вставил Солоент.
— Ты нас осуждаешь за это, ясноглазая? — спросил царицу Тезей скорее для того, чтобы просто поддержать разговор.
— Мы вам не судьи, — уклончиво ответила Ипполита. — К тому же Геракл ушел не без моего слова.
— Геракл ушел сам, — не согласился Солоент.
— Дело не в Геракле, — продолжал Тезей, решив, сохраняя вежливость, взять быка за рога. — Он, конечно, ушел по твоему слову. Но наши люди, Солоент прав, действительно, свободнее в своих поступках. На этом строятся новые Афины, откуда я прибыл. Со мною герои из других мест. Из других…, — на мгновение затруднился Тезей. — Из других, однако, земли эти как бы из одного мира. Люди из разных мест так или иначе связаны друг с другом. Мы прекрасно понимаем друг друга.
— Ну и что? — спросила Ипполита.
— …Я сам пришел в Афины из Трезен.
— Если вы нас рассердите, то мы и до Афин дойдем, — опять не удержалась грозная Меланиппа.
— Подожди, сестра, — остановила ее Ипполита. — И что?
— Ну…, — опять затруднился Тезей, — вот так, сами по себе… Не обречены ли вы в своей изоляции на погибель?
— На севере, за горами, за морем, по которому вы приплыли, сами по себе целые племена живут. И верховодят там мужчины, — рассудила Ипполита.
— …Замкнувшиеся в себе. И этим они обречены на погибель, — стоял на своем Тезей. — Мир велик, и он меняется. Ему не дано застыть…
— И ты, Тезей, странствуя по миру сам по себе, можешь погибнуть до срока. — Это произнесла главная старая жрица.
Произнесла мягко, но убежденно.
— Ты мне пророчествуешь? — повернулся к ней Тезей.
— Может быть, — подумав, ответила жрица. — И одиноко погибнешь.
— Вот именно, если буду один, — согласился Тезей. — Но мир, по которому я ступаю, останется.
— Наши девочки тоже погибают. Но погибают рядом с подругами, на наших глазах, и смерть славна. Или тебе славы не надо, — сказала старая жрица.
— Мне нужна моя слава, — подчеркнул слово «моя» Тезей. — Однако сейчас не в ней дело… Я хочу ошибаться, — опять искал он нужные слова, — чтобы хотя бы приблизиться к истине… Или к себе. А тут отряды в мирное время, списки… Как-то невесело… Заскучаю.
— А со мной тебе не скучно?
Тезей обернулся на уже знакомый голос и рядом с собой, на месте, где недавно сидел Геракл, увидел Антиопу.
Вся наша неустроенность отсюда.
А пропасть по краям обожжена.
Войдет ли в мир великая жена,
Когда с ней рядом этакий зануда.
Вглядись в себя — наброски да этюды.
Не внявший тьме достоин ли утра?
Ценители, а не творцы добра.
Кисть отложи, несбывшийся покуда.
В рай станем звать — то непременно грубо.
Кипит нутро — лишь истинное любо?
Благая весть на наш манер проста.
И тянешь на себя конец набата.
И в этом опьяненьи видишь брата.
Величье омывает суета.
И все-таки нечто совершенно непривычное происходило вокруг греческих героев. Казалось бы, что уж такого: встречаются мужчина и женщина. Сближаются даже. Однако здесь, на земле амазонок, всякий раз представитель сильного пола ощущал, что попадает в какую-то западню, словно мышка в клетку. И ничего трогательного. Нет, трогать, трогать и трогать женщину можно. Это сколько угодно. Но ты должен, обязан ее трогать. Такая твоя работа. Вот и трудись. Ты здесь, а трогаешь не свое. Даже вино за столом не общее, а какое-то чужое. Не для веселья, а для большей производительности. И выдают тебя какой-либо женщине чаще по списку, в который она занесена. Как дополнение. Это неважно, что греческие мужчины, приплывшие сюда, ни в каких списках не состоят. Достаточно женских списков. Раз на этой земле перепись осуществилась, то и ты, угодив сюда, попадаешь на заметку. Ты уже не сам по себе. Таково могущество списков. И устанавливается тревожащий тебя, задевающий тебя порядок.
Нет, и воспламененность была, и даже песни пытались вместе петь. Но вот близость достигла своего предела и тут же куда-то исчезла. Расслабленный мужчина, отдавший своей подруге часть собственной энергии и желавший понежиться в остатках только что окутавшего и дурманящего его тепла, сталкивался словно со стеной. И это во время любовного-то похождения. И в стенку превращалась женщина, еще недавно стонавшая от остроты переполнявшего ее желания. Но вот огонь погашен, и — как ничего и не было. Конечно, пламя снова могло пробудиться, но мужчина в конечном счете опять ударялся о стенку. Или о несколько стенок подряд.
Получалось, и не мужчина он совсем, а какая-то заурядная афинская гетера. Очень непривычное это ощущение, чтобы не сказать, — весьма обидное.
— Девочки! — то и дело доносилось с улицы, где праздник продолжался и куда торопилась выскользнуть амазонка после близости с мужчиной.
И никто из этой списочной праздничной женской толпы не кричал: «Мальчики!». Или хотя бы — «Девочки и мальчики!».
Не выстроенных по спискам мужчин как бы и не существовало. Только что были, и вдруг нету их совсем.
И ни капельки благодарности, ни крошки признательности обычному, нормальному представителю иного — сильного — пола. Даже и несколько больше, чем нормальному. Какой слабак на подобное мореходство решится. Впрочем, пусть — ни благодарности, ни признательности. Что с них, дикарок, взять. Но обескураживала очевидная жесткость этих мягких по своей физической природе созданий. Точнее, черствость. Исключение, — если рядом с ними такой крепыш, такая громадина, как Геракл. Эти пакостницы буквально плывут от восхищения им. И до, и после. Да и кто не плывет от чудес в здешнем мире. Но — неизменная черствость ко всем остальным. Вообще к мужчинам. Откуда она? Откуда?
Конечно, это чувство обиды мешало гостям из Греции сосредоточиться. Сосредоточиться и подумать. Ведь что-нибудь из объясняющего подобное и они, успокоившись, могли наскрести в своей памяти. Какие-нибудь примеры из той же Греции. Всего бы это не объяснило, но все-таки… В той же Греции есть места и местечки, откуда мужчины всякий год отъезжают на заработки. В Афины, скажем. Где увеличивают количество метеков. На большие священные праздники они возвращаются к своим женам, чтобы привезти чего-нибудь из заработанного и, разумеется, погулять, приобщиться к родным святыням. Остальную часть года женщины остаются без них. И землю бедняжки возделывают, и остальное тащат на себе, а главное, — без мужей перебиваются. От этого в них образуется, ну, не черствость — суровость какая-то, жесткость. Она в них со временем как-то сгущается, словно природной их составляющей становясь.
