Жрецы повторяли свои заклинанья,
Подняв в государстве змеином стенанья,
Заставив спокойно дремавших проснуться,
А самых жестоких и злых — содрогнуться.
И змеи, своим побужденные роком,
На гибель, на смерть устремились потоком.
Ползли, не желая, ползли они в страхе,
Вельможи, ученые, стражи, монахи,
Врачи, палачи, песнопевцы, гуляки,
Творившие зло на свету и во мраке.
Единые в счастье, различные в горе,
Добычею пламени сделались вскоре.
Одни, умирая, тоскливо взвывали,
Иные друг друга хвостом обвивали,
Одни извивались и падали с треском,
Другие исполнились молнийным блеском,
Там с телом сплеталось горящее тело,
Казалось, что в пламени пламя горело.
Пугаясь, они издавали шипенье,
А те низвергались в огонь в нетерпенье,
Одни уцепиться за камень старались,
Другие растеньями там притворялись,
А третьи как нить растянулись тугая,
Беспомощных, дряхлых вперед пропуская.
Четвертые в скользкие кольца скрутились,
От зла отрешились, в длине сократились,
А пятые, страхом объятые жгучим,
Самих себя жалили жалом могучим.
Шестые бороться хотели с Судьбою,
Но были не властны уже над собою.
Огонь полыхал, становился суровей,
Иные белели, как хобот слоновий,
Другие, как черные крысы, чернели,
Как молнии, третьи, блестя, пламенели.
Различные силой, окраскою кожи,
Одни — со слонами безумными схожи,
А те оказались породою мелкой,
А те — как дубины с железной наделкой,
А те, еле видные, в травке сокрыты,
Но все двоедушны, но все ядовиты!
Так двигались к пламени змеи любые,
Зеленые, черные и голубые,
Их множество было — усердных и праздных,
С красивой наружностью и безобразных,
Но сильных и слабых друг с другом сближало
С губительным ядом смертельное жало!
Ползли, и ползли, и ползли миллионы,-
Поток бесконечный, огнем поглощенный.
Они, материнскою прокляты властью,
Ползли, пожираемы огненной пастью.
Что было для чистого сердца страшнее,
Чем гнусные змеи, коварные змеи?
А ныне смотрели живые творенья,
Как топливом стали они для горенья.
Те самые змеи, сообщество злое,
Что ужас на все наводило живое,-
Бессильны, безвольны, покорны, трусливы,
Теперь устремлялись в огонь справедливый.
А пламя забыло про отдых и роздых,
Наполнился запахом тления воздух,
И реки змеиного мозга и жира
Текли по дорогам смятенного мира,
И змеи стонали, и твари живые
Преступников плач услыхали впервые.
Огонь бушевал, полный силы смертельной.
Почувствовал Такшака страх беспредельный.
Стонал он, метался, покоя не зная.
Он думал: "Как прежде, поможет мне майя.
Я брахманом стану, прибегнув к обману.
О нет, червяком я безвредным предстану!"
Но Такшаки сила ушла без остатка.
Уже душегуба трясла лихорадка.
Беспомощным он становился в обмане,
Как раб, он внимал голосам заклинаний,
Он видел, что скоро утратит он волю
И сам изберет себе страшную долю.
Тогда поднатужился змей ядовитый
И двинулся к Индре, желая защиты.
"О Индра, — сказал он властителю влаги,-
Прошу я, прибежище дай мне, бедняге,
От Агни спаси меня, Индра великий,-
Он хочет пожрать меня, многоязыкий!"
Сказал Громовержец дрожащему змею:
"Не бойся, тебя защитить я сумею.
В чертоге моем, в многовлажном тумане,
Спасешься от пламени и заклинаний!"
Был змей осчастливлен подобным ответом.
Главу "Махабхараты" кончим на этом.
Меж тем не смолкали заклятья, моленья,
Так жертвы стремились в огонь истребленья.
Алтарь справедливое пламя возвысил,
Чтоб змей сосчитать, не хватило бы чисел,
Ползли, и ползли, и ползли миллионы,-
Сменялся потоком поток истребленный.
Он корчился в пламени, род ядовитый,
И Васуки вскоре остался без свиты.
Унынье змеиным царем овладело.
"Сестра! — застонал он. — Горит мое тело,
Трепещет душа, и колеблется разум,
Я гибну, покорный священным приказам,
Весь мир говорит о конце моем скором,
Не вижу я света блуждающим взором,
Уже разрывается сердце на части,
И сам над собою не чувствую власти,
Готов я, с моими подвластными вместе,
Низринуться в пламя пылающей мести.
Ты видишь, я гасну, дрожа и стеная.
Поведай же милому сыну, родная,
Что он упованье мое и спасенье,
Что он, только он прекратит всесожженпье!"
И сыну сказала тогда Джараткару:
"Иди, отврати беспощадную кару".
Воззвал к нему Васуки: "Астика милый,
Ты видишь, лишился я воли и силы,
Не вижу, не знаю, где стороны света,
Молюсь я творцу — и не слышу ответа".
Племянник ответил несчастному змею:
"Теперь успокойся. Твой страх я развею.
Спасу я от пламени пышущей мести
Творенья, что преданы правде и чести.
Да будет погибель одним лишь виновным,
Не должно возмездию быть поголовным.
Иду я, борьбу объявляя насилью,
Огонь задушу я водою и пылью".
Отправился Астика, юный годами,
Туда, где огонь пламенел над садами.
Увидел он дивное место обряда,
Вокруг широко простиралась ограда,
Увидел жрецов и скопленье народа,
Увидел он издали, стоя у входа,
Как змей обреченных ползли миллионы,-
Алтарь привлекал их, огнем озаренный,
Единые в счастье, различны в несчастье,
Ползли и в огне распадались на части.
Впилось г, его сердце страдания жало,
Но мальчика стража тогда задержала.
Стремясь Джанамеджаи дело исправить,
Решил он сожженье стихами восславить.
Дошел до народа, жрецов и владыки,
Услышал алтарь и огонь грозноликий,
Который горел средь равнины безбрежной,
Мальчишеский голос, могучий и нежный:
"О царь, чья прославлена всюду отвага,
Жрецы, что живут для всемирного блага,
Огонь, что блестит, как луна и созвездья,-
Творите вы славное дело возмездья.
Но знайте, существ совершая сожженье,
Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье.
Возможно ль злодейство убить самовластьем?
Возможно ли горем бороться с несчастьем?"
"Сей мальчик, — сказал властелин удивленный,-
Умен, как мудрец, сединой убеленный.
Быть может, не мальчика слышим призывы,
Быть может, то старец пришел прозорливый.
У брахманов ныне прошу разрешенья:
Его допустите к обряду сожженья.
Он мальчик, но знанием равен он старым.
Его одарю я каким-нибудь даром".
Ответили брахманы словом единым:
"Жрецов почитать надлежит властелинам.
Хотя он и мальчик, познал он законы.
Почета и славы достоин ученый.
За мудрость его мы допустим к обряду.
Пусть примет, какую захочет, награду.
Чудесного мальчика, царь, одари ты,
Лишь явится Такшака, змей ядовитый".
Хотел было царь молвить мальчику слово:
"Не жаль для тебя мне подарка любого",-
Но жрец-возглашатель, в душе недовольный,
Сказал: "Не спеши ты, о царь своевольный!
Еще в наше пламя, живому враждебный,
Не ринулся Такшака, змей непотребный".
Сказал Джанамеджая: "Гимны возвысьте,
К погибели Такшаку-змея приблизьте".
Жрецы отвечали: "Открылось нам в гимнах,
В сверкании пламени, в угольях дымных,
Что прячется Такшака гнусный вне дома,
В обители Индры, властителя грома".
И брахманы, сильные мощью познанья,
Усилили гимны, мольбы, заклинанья,
И пламя, хранимое вечным законом,
Почтили, насытили маслом топленым.
Внезапно увидели: по небу мчится,
Сверкая, громами гремя, колесница.
То Индра летел, окружен облаками,
Небесными девами, полубогами.
Летел он, жрецов услыхав призыванья,
Летел он, а в складках его одеянья,
Где тучи простерлись могучим размахом,
Змей Такшака прятался, мучимый страхом.
Сказал повелитель, о правде радея:
"Жрецы, если Индра скрывает злодея,
То в чистое пламя пылающей мести
Вы Индру низвергните с Такшакой вместе".
Жрецы отвечали: "О царь, погляди-ка,
