«Хо-о! — думал Ендрих, далеко забрасывая свою лещиновую удочку. — Уж сегодня-то будете вы без Каси моей танцевать!.. Дома останется, лисичка! Хлеб испечет, кудель прясть будет…»
И надо же так случиться — в тот же час услышал он, как по мосту чьи-то дробные, поспешные шаги простучали. Глянул туда Ендрих, крикнул от удивления, вскочил с места и чуть было из челна не вывалился…
Увидел он на мосту… Касю! Еще наряднее она казалась, еще красивее, чем раньше. Белое платье на ней с брыжами у шеи, с оборками у рукавов, с прозрачной вышивкой. На парчевом фартучке, от матери еще оставшемся, алели розы, и венки васильковые голубели. Юбок было четыре: те, что снизу, все накрахмаленные, кружевными зубчиками украшенные. А из-под широкого венка, перетянутого яркой каймой, из-под пучка лент нюренбергских, которые венок позади украшали — на Касины плечи, чуть не до колен, свисали две косы русые, пышные, из кудели льняной… Крепко держал их на красивой головке Касиной венок — каждой силезской дивчины красивый наряд.
— О, боже великий! — воскликнул Ендрих. — Уж и кудель себе приспособила, негодница! Опять танцевать бежит!.. — и с горя не удержался от слова не в пору сказанного. — Ну и танцуй тогда хоть с самим Утопцем!
Лишь только произнес эти слова корзинщик — зашумело что-то в тростниках, заплескала сильно вода у берега. Забулькало что-то среди волн одринских, вспенились они и покатились к огромному омуту, который возле самого моста появился. И снова что-то заплескалось там…
«Видать сом балует… Сеть бы сейчас!» — подумал Ендрих и повернул челн к другому берегу, где сад его зеленел, а меж деревьев белели стены хаты.
Ночь была светлая, погожая. Полная луна щедрым сиянием своим посеребрила даже вербу трухлявую, что неподалеку от моста стояла. А на вербе сова притаилась. Уселась она на кривом суку и, не то смеясь, не то плача, кричала время от времени:
— Угу-у-у… Угу-у-…
Глазища ее круглые и ясно-желтые, словно две пуговицы золотые, в темноте среди листвы горели. А вокруг широко разливался запах мыльнянки, возле воды цветущей, и чабреца, что при самой дороге рос.
Почти что в самую полночь возвращалась Кася домой, а всё еще мало ей было веселых песенок и забавы:
Козерыйку б танцевала,
Скрипачи, играйте!
Черны сапожки стоптала,
Красные мне дайте! —
таким звонким девичьим голосом напевала она, что даже желтоглазая сова всполошено с вербы сорвалась и далеко в лес улетела.
Веселая и радостная шла Кася к дому и пританцовывала по дороге: то руками в бока упрется и притопнет ножкой в красном башмачке, то чинно луне поклонится и звездам на небе, что с вышины ей подмигивали. Поклонилась она и вербе трухлявой — кончиками пальцев за платье при том ухватилась, как это делают знатные дамы. И тут близкий голос услышала — напевал он в ответ вторую строфу Касиной песни:
Пышны розы возле хаты
И цветут богато.
Мне милее ты, крестьянка,
Нежели шляхтянка!..
И вот вдруг, из-за ствола вербы, вышел на дорогу нарядный пан, вида великолепного и гордого.
И заметила Кася в серебристом сиянии луны жупан его красный, золототканным поясом перетянутый. На соболиной его шапке с перьями, словно звезда яркая, большой алмазный аграф сверкал. Низко склонился он перед Касей и молвил:
— Весело танцуешь, девушка! Пойдем же со мной танцевать! — и рукой на мост показал.
Не приходилось еще Касе такого нарядного шляхтича видеть. Даже граф из Стрелец, которого однажды увидела она, когда в Чарновонсах на «отпущении грехов» была, и то не имел такого красивого жупана — в куцом фрачке ходил. Поклонилась тут Кася, как могла красивее, и руку шляхтичу подала.
Взял ее пан легонько, за кончики пальцев. В ту же минуту почувствовала Кася, что рука у шлахтича мокрая и холодная. А когда повел он плечом — показалось Касе, что из рукава красного жупана вода потекла. «А, это мне только кажется!» — подумала дивчина и лукаво улыбнулась кавалеру. И он ей ответил улыбкой.
Шум тростника на ветру, стрекотание кузнечиков, да плеск воды на реке в такую пленительную и милую для Касиного уха музыку сплелись, что дивчина, неведомо почему, очень ловко и легко начала танец придворный, которого раньше и не знала вовсе. И при том кланялась шляхтичу в красном жупане так, будто она графиня рациборская или иная богачка-помещица из округи.
Рад этому был нарядный шляхтич: то и дело усы свои от удовольствия подкручивал. А были они у него длинные и настолько темные, что стебли сухие или водоросли напоминали.
— А, это мне только кажется! — сама себе шепнула Кася и поправила венок на голове, чтобы еще красивее шляхтичу показаться.
Потом плясали они сельские танцы, а когда начал шляхтич притоптывать ногой, то весь мост задрожал и как-то трещать по-особенному стал.
«Что это мой кавалер так странно топочет?» — подумала Кася. Улучила момент, когда склонилась в танце, да и глянула вниз. И увидела диво неслыханное: на одной ноге у кавалера был сапог из желтого сафьяна, а вторая нога… копытом конским оказалась!
«Чудной какой-то человек этот, только видать богатый очень, иначе откуда бы у него такой красивый красный жупан?» — думала Кася. А шляхтич голову в собольей шапке пред нею склонял, будто пред королевою какой.
Заметила тут Кася и серьгу золотую, что у него на правом ухе висела. Ни один юноша — ни в их округе, ни даже в самом Ополе — такого украшения не носил. «Дак что ж? — Кася подумала. — У панов всегда какие-нибудь причуды! Один парик носит, как тот граф из Стрелец, а другой — серьгу в ухе, словно девица…»
А шляхтич тем временем так хитро затанцевал, что привел Касю на то самое место посреди моста, где последняя буря поручни сломала.
— Прошу тебя на ужин ко мне во дворец, девушка! — милым голосом сказал он и Касю под руку взял.
— А где этот дворец, ваша милость? — спросила Кася, и дрожь по ней прошла, как только он к ней прикоснулся: ледяным холодом от шляхтича повеяло.
— Там мои владения! — ответил он и рукой на пучину речную показал.
Глянула туда Кася, а там, под мостом, лишь река плещется и над водой желтые ирисы неподвижно стоят. Да еще лягушки в камышах квакают…
— Боже мой! Так ты — Утопец? — не своим голосом закричала Кася и, не помня себя от страха, бежать отсюда кинулась.
— Стой! Стой! Стой, девушка! — шляхтич в красном жупане крепко за платье Касино ухватился. — Нам хорошо там будет в иле, на дне речном… Сегодня же на тебе женюсь!.. Останься! — заговорил шляхтич, а руки его, с темными пальцами, на которых перепонка была, крепко платье Касино держали.
— Утопец! Спасите, люди добрые! — кричала Кася, но голос ее заглушала упоительная и прелестная музыка, которая всё еще со стороны тростника и из глубины речной звучала.
— Спасите! Татусь, на помощь!
Из последних сил рванулась перепуганная дивчина, из рук шляхтича в красном жупане освободилась. Как лань она по мосту к дому помчалась. Гнался за нею Утопец, громко копытом по настилу топоча.
— Стой! Подожди! — звал неожиданный кавалер Касин.
Протянув руку как можно дальше, ухватил он девушку за косы. На счастье Каси были это не собственные ее косы, а из льняной кудели сплетенные. Потому и остались они в руках Утопца вместе с венком и лентами шелковыми. Увидел это Утопец, возопил дико и с досады изо всей силы ударил копытом в мост. А льняные косы с венцом швырнул в пучину речную и сам следом нырнул туда, будто рыба — только круги по воде пошли. И музыки уже не слышно стало, словно все музыканты под водою сокрылись…
Убежала Кася от Утопца. Быть может свет его напугал — как раз в это время из корчмы на дорогу толпой парни и челядники богатеев вышли, чтобы факелами светить запоздавшим гостям, которые на ночь в колясках приехали, а груженые возы за собой вели.
Без памяти, едва дыша, Кася до дверей хаты добралась. Стеная и плача, вбежала в дом, где Ендрих еще сети чинил при свете лучины.
— Татусь! Утопец за мной гонится! Спрячьте меня, тато!
Тут, к ногам отцовским припав, слезами заливаясь, поведала Кася о встрече своей со шляхтичем в красном жупане.
— Не хочу замуж за Утопца! — рыдаючи закончила она. — Хочу остаться дома, с вами, татусь. На жнива ходить, клевер сечь для моих козочек, хлеб печь, масло сбивать… Ой, всё я сделаю! Не дайте меня на дно утащить, тато!.. Люди говорят, что ежели Утопцу какая девушка понравится, то приходит за нею! По его велению даже река русло свое меняет, дома заливает и людей утаскивает, которые воле Утопца противятся… Ой, доля моя, несчастная доля! Вот она, кара мне за своевольство, за леность мою!
— Тихо, Касенька! Не плачь! Ты же у отца под крылом, и никто в хате моей ничего тебе злого не причинит! Вытри слезы, дочушка, сядь к отцу поближе… Надо прогнать отсюда Утопца, тотчас же прогнать, а то если хоть раз показался он на мосту, то завсегда будет там людей пугать.
