Книга вымышленных существ - Хорхе Луис Борхес

В «Гаруда-пурана» [30] – одной из многих пуран, или преданий, индуизма – Гаруда подробно излагает происхождение Вселенной, солнечную сущность Вишну, ритуал его культа, родословную царей, происходящих от Солнца и Луны, содержание «Рамаяны» и многие менее важные темы, вроде сведений о стихосложении, грамматике и медицине.

В драме «Веселье змей» [31], созданной в седьмом веке и считающейся творением некоего царя, Гаруда каждый день убивает и пожирает одну змею (вероятно, очковую), пока князь-буддист не внушает ему добродетель воздержания. В последнем действии Гаруда возвращает к жизни многие поколения змей, которых он пожирал. Эггелинг [32] полагает, что это произведение, возможно, брахманистская сатира на буддизм.

Мистик Нимбарка [33], чьи годы жизни точно неизвестны, писал, что Гаруда – это спасенная навеки душа, равно как душами являются его корона, его серьги и его флейта.

У меня есть забавная зверушка – полукошка-полуовечка. Она досталась мне в наследство от моего отца. Но по-настоящему развилась только у меня – прежде это была больше овечка, чем кошка. Теперь она почти в равной мере и то и другое. От кошки у нее голова и когти, от овечки – размеры и форма; от обеих – ее глаза, диковатые и меняющиеся, ее шерсть, мягкая и плотно прилегающая, ее движения, то прыгучие, то крадущиеся. Лежа на освещенном солнцем подоконнике, она свертывается клубком и мурлычет; на лугу мчится как сумасшедшая, не поймаешь. Она убегает от кошек и пробует нападать на овечек. В лунные ночи ее любимое место прогулок – черепичная кровля. Мяукать она не умеет и ненавидит крыс. Может часами лежать в засаде возле курятника, но ни разу не воспользовалась возможностью совершить убийство.

Я кормлю ее молоком – это как будто ей всего полезней. Она пьет молоко большими глотками, всасывая его сквозь свои зубы хищника. Разумеется, она – чудесная забава для детей. Воскресное утро – время визитов. Я усаживаюсь с этим маленьким зверьком на коленях, и меня окружают все соседские ребятишки.

Мне задают самые странные вопросы, на которые ни один человек не сумел бы ответить. Почему существует только одно такое животное? Почему оно принадлежит мне, а не кому-то другому? Было ли когда-нибудь раньше животное вроде него и что случится, если оно умрет? Чувствует ли оно себя одиноким? Почему у него нет детей? Как его зовут? И так далее.

Я не утруждаю себя ответами, ограничиваясь тем, что демонстрирую свое сокровище. Иногда дети приносят своих кошек, однажды даже принесли двух ягнят. Но вопреки их надеждам сцена узнавания не состоялась. Животные спокойно глядели друг на друга своими глазами животных и явно воспринимали взаимное существование как некую божественную данность.

Сидя у меня на коленях, моя зверушка не испытывает ни страха, ни азарта погони. Счастливей всего она, когда прижимается ко мне. Она привязана к семье, которая ее вырастила. Разумеется, в этом нет признака какой-то особой преданности, это просто верный инстинкт животного, которое, имея в мире бесчисленных свойственников, не имеет ни одного кровного родственника, поэтому опека, которую оно нашло у нас, для него священна.

Порой я не в силах удержаться от смеха, когда она, принюхиваясь, вертится вокруг меня, путается у меня в ногах и не желает от меня отстать. Не довольствуясь тем, что она овечка и кошка, она словно настаивает на том, что она еще и собака. Однажды, когда я, как со всяким может случиться, не видя выхода из своих денежных трудностей и их последствий, решил разом покончить со всем и, сидя у себя в комнате в кресле-качалке с моей зверушкой на коленях, случайно опустил глаза, я увидел, что с длинных усов капают слезы. Были это мои слезы или слезы моей зверушки? Неужели у этой кошки, наряду с душою овечки, еще и самолюбие человека? Не так уж много досталось мне от отца, но это наследство стоит того, чтобы им дорожить.

Моей зверушке свойственна непоседливость обоих этих созданий – и кошки, и овечки, – как ни различны они. Поэтому ей вечно не сидится. Иногда она вскакивает на подлокотник моего кресла, кладет передние лапы мне на плечо и тычется мордочкой в мое ухо. Словно что-то говорит мне, и действительно она потом повертывает голову и смотрит мне в глаза, чтобы проверить, какое впечатление произвело ее сообщение. И я из любезности веду себя так, будто понял, и киваю ей. Тогда она соскакивает на пол и радостно прыгает вокруг меня.

Возможно, что нож мясника был бы для нее избавлением, но, поскольку это мое наследство, я должен ей в этом отказать. И придется ей ждать, пока дыхание само покинет ее тело, хотя иногда она смотрит на меня взором, полным человеческого разума, призывая сделать то, о чем думаем мы оба.

Франц Кафка.

Описание одной битвы

Желая обозначить невозможность или несообразность, Вергилий говорит о попытке скрестить коня и грифа. Четырьмя столетиями позже его комментатор Сервий утверждает, что грифы – это животные, у которых передняя часть туловища орлиная, а задняя – львиная. Чтобы подкрепить свое утверждение, он прибавляет, что они ненавидят лошадей. Со временем выражение «junge tur jam grypes equis» («скрещивать грифов с лошадьми») стало поговоркой; в начале шестнадцатого века Лудовико Ариосто вспомнил его и придумал гиппогрифа. В грифе древних объединены орел и лев; в Ариостовом гиппогрифе – лошадь и гриф, это чудовище, или вымысел второго поколения. Пьетро Микелли [34] замечает, что гиппогриф более гармоничное создание, чем крылатый конь Пегас.

В «Неистовом Роланде» (IV, 18) дано подробное описание гиппогрифа, словно бы предназначенное для учебника фантастической зоологии:

Первое упоминание этого странного животного обманчиво случайное (II, 37): «У Роны рыцаря увидел я, остановившего крылатого коня».

В других октавах описано изумление при виде летящего коня. Вот знаменитая октава (IV, 4):