стоны из башни, и рвал седые волосы Седрак-начальник, и боялись люди подходить к нему.
А на третью ночь затихли стоны, и показалось Седраку-начальнику, что подошла к нему тень Антарам и стала гладить его больную голову.
– Я умерла, – шептала тень, – и скоро уйду отсюда, и пришла к тебе, только чтобы успокоить тебя. Антарам не изменила тебе, и, когда другие люди не любили тебя, Антарам берегла твою старость. Хотел Георгий убить тебя, Антарам сказала: «Искупи грех своей мысли. Если любишь, отдашь жизнь за него». И поклялся Георгий сделать так. Невинна Антарам. Клялась она быть верной тебе, такой и умерла.
Бросился Седрак-начальник к башне, разбудил людей, велел взломать двери.
Вбежали люди в башню и увидели Антарам мертвой.
Три дня не пил и не ел Седрак-начальник, стоял у остывшего тела; сам положил его в могилу, сам засыпал землей и своими руками построил часовню на могиле, хотя и не был каменщиком. А когда окончил работу, тут же и умер.
И была на часовне высечена надпись: «Построил часовню на могиле жены начальник крепости Седрак. Замучил бедную напрасно. Господи, прости ему тяжкий грех».
* * *
Лет тридцать назад работавшие в Чалках инженеры нашли у источника Бахр-баш-чокрак, под Эчки-Дагом, развалины часовни и камень с высеченной надписью на староармянском языке.
Прочли: «Построил часовню на могиле жены начальник крепости…»
Время стерло остальные слова.
Видно, простил Господь Седраку его тяжкий грех.
(Из собрания Н. Маркса)
Разве есть на свете черешня вкуснее козской и где найдется сари-армут более нежный и сочный! В Крыму не встретишь тоньше стана у юноши, и не знают другие земли девушек, которые умеют ходить так легко, как козские, по скалам и обрывам.
Смотрит поседевший Эльтиген на детей долины, на солнечном луче любуется ими, а когда к вечеру побежит от гор в деревне синяя тень, прислушивается к голосу стариков, которые собираются посидеть у кофейни.
– Лучше прежде было.
– Лучше было, – твердит девяностолетний Муслядин, сидя на корточках рядом с имамом.
– Когда нужно – дождь был; когда не нужно – не был; червяк лист не ел; пчелы – да, были; козы – да, были; по две пары буйволов у каждого было. Хорошо было.
Слушают Муслядина козские татары и вздыхают:
– Прежде лучше было.
В наступивших сумерках вспыхивают там и сям огоньки у курящих, и белесоватые клубы табачного дыма застилают по временам сосредоточенные, серьезные лица.
– Воды много было, – замечает кто-то.
– А? – не слышит его Муслядин.
– Дыры в Деликли-кая, говоришь, не было. Не было, не было. Потом сделалась, когда Кыз-буллаги открылся.
– Говори, – просит кефеджи, наклоняясь к самому уху старика. – Люди послушать хотят.
Сдвигает Муслядин на затылок тяжелую барашковую шапку, чтобы облегчить шишку, которая выросла над ухом, как арбуз на баштане.
Сверху, по шоссе над деревней, у Деликли-кая, звенит почтовый колокольчик.
Затих колокольчик, точно чтобы не мешать Муслядину вести свой рассказ.
– Ну?
Слушали его не раз деревенские и все же хотят послушать. Хочется слушать о чудесном в этот тихий летний вечер, когда сошла на землю прохлада, а загоревшиеся на глубоком небе без числа звезды отвлекают мысль от забот трудового дня.
Не торопясь, с остановками, покуривая из длинной черешневой трубки, говорит Муслядин о том, что слышал от отца и деда.
Задумываются слушатели; увел их Муслядин в какой-то другой мир, и в воображении их незаметно оживают три серые скалы Эльтигена. Чудится, что в средней из них, Деликли-кая, нет больше сквозной щели и живут в ней по-прежнему три сказочных духа. И каждый поет свою песню, а людям кажется, что шумит гора. Если гулко – ждут дождя, если стонет – бури. Предупреждают духи людей, потому что, как в давние времена, любят свою деревню.
Тогда прислушивались люди к голосу их и чтили своих покровителей.
Тогда духи приходили к людям и любили их. От любви росло блаженство духа, передавалось сердцу человека. Добрее делались люди.
Звенит снова почтовый колокольчик у Деликли-кая и, оторвав на минуту слушателей от мира грез, замирает где-то в лесной чаще.
Когда самому хорошо, хочешь, чтобы было и всем хорошо. Так устроена душа. И в былое время козские люди не пропускали нищего и странника, чтобы не приютить и не накормить его. А когда уходили вниз, в сады, на работу, оставляли кого-нибудь, чтобы было кому принять прохожего.
И вот как-то раз ушли все на работу; остались старухи, и мальчуганы, да три девушки, которые спешили шить приданое, чтобы было готово к месяцу свадеб.
Было жарко, и девушки, захватив работу, ушли в лес искать прохлады. Притих Эльтиген. Покинули духи свои скалы и, превратившись в нищих, подошли к девушкам.
Увидели девушки слепого, хромого и горбатого, поклонились им:
– Если голодны, накормим вас.
Под широким дубом, который стоит и теперь, развязали узелки с таранью, чесноком и лепешками и стали угощать бедняков:
– Кушайте.
Ели нищие, благодарили, а когда кончили, в узелках не стало меньше.
– Кушайте хорошенько, – говорили девушки и отдали нищим желтые сариармуты, которые оставили было для себя.
Улыбнулись странники:
– Велик Аллах в своих творениях. Да исполнит сердце ваше радостью!
И спросили странники девушек, нет ли у них каких-либо тайных желаний. Задуманное в хорошую минуту может исполниться.
– Подумайте.
Посмеялись между собою девушки, и одна сказала:
– Хотелось бы скорее дошить свое приданое.
– Вернешься домой и увидишь, что сбылось твое желание, – улыбнулся горбатый.
– А я бы, – захохотала другая, – хотела, чтобы бабушка на меня не ворчала.
– И это устроится, – кивнул хромой.
– Ну а ты? – спросил слепой третью. – Ты что бы хотела?
Задумалась третья.
– Все равно не сделаешь.
– Все-таки. Скажи.
И сказала девушка:
– Хотела бы, чтобы в горе открылся источник, чтобы бежала в деревню холодная ключевая вода; чтобы путник, испив воды, забывал усталость, а наши деревенские, когда настанет жара, освежаясь в источнике, славили милость Аллаха.
– Ну а для себя чего хотела бы? – спросил слепой.
– А мне, мне ничего не надо. Все есть.
Открыл от удивления глаза слепой и отразились в них глаза голубого неба.
– Скажи имя твое.
– Феррах-ханым, – отвечала девушка.
– Случится так, как пожелала, и имя твое долго будет помнить народ.
Повернулся слепой к Деликли-кая, высоко поднял свой посох и ударил им по утесу.
С громом треснула Деликли-кая, дождем посыпались каменные глыбы, темным облаком окуталась гора. А когда разошлось облако, увидели в ней сквозную щель и услышали, как вблизи зашумел падающий со скалы горный поток. Добежали первые капли ручья до ног Феррах-ханым и
