то утаскивать платья неполитесно, а если одни девчонки, то можно. Вот они порой и озоровали. Распрекрасно знали, что идти домой в купальной рубахе еще более неполитесно. Приходилось выкупать...
«Ну, в Арелате те же самые негласки», — подумал Тарик. И спросил с долей ревности:
— И ты выкупала?
— А куда денешься? — засмеялась Тами. — И за поцелуй, и за «похлопать-погладить». Что ты надулся? Негласка же. Хочешь сказать, сам у девчонок платья не таскал?
— Было дело, — покаянно сознался Тарик. — Постой-ка...
Они остановились у тридцать девятого нумера. У распахнутой
калитки стояла запряженная парой габара, и два грузаля осторожно носили в дом ящики, украшенные большим знаком стекла: черным контуром бутылки. За ними наблюдал... конечно же, загадочный новоуличник, он же сообщник старой ведьмы и, следует верить, член ковена, которого до того Тарик не видел.
Стоял и смотрел во все глаза, зная, что ни малейших подозрений вызвать не может: это Мастерам несолидно вот так любопытствовать, а Школярам и даже Подмастерьям вполне политесно. Правда, все Подмастерья сейчас при деле, и Школяров нет, но стоят трое Недорослей. Не богато, но и не бедно одетый человек годочков на десять помладше батяни Тарика, надо признать, довольно красивый, такие нравятся женщинам и умеют их покорять. Вот только лицо какое-то... неподходящее, скорее подошло бы военному командиру, моряку, а то и пирату.
Все Аптекари, прежде виданные Тариком, выглядели совершенно иначе — благостнее, что ли...
Аптекарь посмотрел на них — на Тарика мимолетно, а вот Тами уделил гораздо больше внимания, и взгляд был такой, что Тарик поджал губы, потянул Тами за руку:
— Пошли?
Она сговорчиво подчинилась и, когда отошли немного, фыркнула:
— Что ты опять насупился?
— Он на тебя так пялился...
— Ну, что поделать, — засмеялась Тами. — Всякая красивая девчонка с определенных годочков привыкает, что ее раздевают взглядом, и относится к этому спокойно — таковы уж мужчины. Ты еще на ярмарке должен был такие взгляды заметить...
— Кучу, — сказал Тарик и не удержался: — Только тогда ты еще не была моя...
— Таричек, я и сейчас только твоя, — Тами одарила его таким взглядом, что сердце ухнуло в сладкие бездны. — Знаешь ведь непо-литесную поговорку на этот счет, которую политесные девочки вслух говорить не должны?
— Знаю, конечно.
— Вот и пусть таращатся и завидуют...
Уаици Серебряного Волка выглядела как всегда в будний день: играли Малыши и Недоросли, на лавочках посиживали только старики и старушки, да и то самые дряхлые — крепкие возились на огородах. Время болтающих хозяек еще не пришло, они в эту пору поглощены домашними хлопотами.
— Мне вот подумалось... — сказал Тарик. — Они ведь не станут нарушать перемирие? В «Трактате о нечистой силе» четко написано, что эту клятву они никогда не нарушают...
— Уж это точно... — Тами поморщилась. — Таричек, забудем пока о них. День такой чудесный, и времени у нас вдоволь...
Они вышли в дикое поле, и Тарик уверенно повел Тами по одной из множества расходящихся тропинок, ведущих к лесу над рекой. Лес был еще далеко, Серая Крепость осталась слева. На Вороньем лугу, неведомо почему так названном (вороны здесь появлялись
редко), трое Недорослей, не замечая ничего вокруг, самозабвенно орудовали лопатками, сбрасывая в жестяное ведерко длинных розовых червей, — ну да, место знатное, червей все здесь копают, а их не убавляется, на всех хватает...
Кивнув в их сторону, Тарик сказал:
— Старательно готовятся, не новички... Что-то и мы с ватажкой давно не ходили... А ты в Гаральяне рыбалила?
— Не приходилось, — ответила Тами без всякого сожаления. — В наших местах никто не рыбачил, негде было: озера и реки совершенно не рыбные, зато охоты богатые... Что ты встал?
— А вот сейчас будет потеха, — сказал Тарик. — Только приготовься быстренько убегать...
Недалеко от тропинки четверо привязанных на длинных веревках разномастных длинношерстых коз увлеченно щипали высокую сочную траву, а козопас сидел посередине на раскладном стульчике с сиденьем из мешковины, зажав между коленками колесом выгнутых ног толстую сучковатую палку. Неприятная физиономия, как будто с утра уксуса опился. Тарик громко позвал:
— Эгей, дядя Тяпа! Слышал новехонькую байсу про козопаса в таверне?
Козы не оторвались от своего занятия, а дядя Тяпа откликнулся с недоверчивым видом:
— Ну-ка, что еще там?
Набрав побольше воздуха в грудь, Тарик начал:
— Сидит козопас в таверне, слезы в чарку роняет и на жизнь жалится. Я сварил тыщу головок сыра, но никто меня не зовет Тяпа-Сыровар. Тыщу чулок из козьей шерсти связал, но никто меня не зовет Тяпа-чулочник. А вот случилось мне один-единственный разочек по пьяному делу жулькнуть козу, тут же прозвали...
И сказал, как именно прозвали, — звучало политесно для девичьих ушек и крайне оскорбительно для козопасовых...
До не особенно острого умом козопаса доходило медленно, как до заморского зверя гирафиуса. Дошло, наконец. Багровея, он вскочил со стульчика, замахиваясь палкой, сгоряча кинулся к Тарику, но
калеченые ноги подвели, и он упал, забарахтался в траве, изрыгая проклятья, полез в карман... но Тарик ухватил Тами за руку, и они смеясь кинулись прочь, пока не отбежали настолько, что громкая ругань стала почти не слышна.
— А байса и в самом деле новехонькая, никто у нас на улице ее не слышал, — сказал Тарик, все еще смеясь. — Мне в Городе вчера рассказали...
Тами перестала смеяться, глянула серьезно:
— Тарик, а это хорошо — смеяться над калеченым?
— Калеченый калеченому рознь, — уверенно сказал Тарик. — Вот есть на нашей улице дядюшка Баруф. Давненько это было... Случился пожар, а люди прибежали тушить, когда крыша уже полыхала (бывают такие пожары: буйствуют внутри, а потом полыхнет, когда тушить поздно). В доме никого из взрослых не было, а кабальница, соплюшка, сама выскочила, а ребеночка оставила. Ребеночку два года было, испугался и под кровать забился. Дядюшка Баруф — ну, тогда еще не дядюшка, молодой, едва женившийся — первым
