и ошарашил:
— Сказывай, такой-сякой, деньги нашел?
— Нет, — говорит Петро, — не находил.
— Как не находил? Ведь твоя жинка говорит!
— А что моя жена говорит? Моей жинке малость ума не хватает, она чего-чего не наплетет.
— A-а, так ты так! — говорит эконом. — Позвать сюда жену.
Тут сразу за ней, приводят. Спрашивает эконом:
— Твой муж деньги нашел?
— Нашел, — говорит, — паночку, нашел.
— Ну что, — спрашивает тогда у Петра эконом, — видишь?
— Да что ж, — говорит тот, — она чего не наплетет! А вы ее лучше спросите, пан, когда это было?
— А когда это было? — спрашивает эконом.
— Хм, когда. Как раз тогда, когда потянуло рыбой в лесу и ходили мы в лес за ней да под каждым кустом рыбу собирали.
— Ну что теперь скажешь еще? — спрашивает Петро.
— Э, что! Теперь-то уже не отбрешешься. Это самое тогда и было, когда мы в лесу рыбу собирали, и надвинулась бубличная туча, и в лесу мы бубликов натрусили, и в вершу заяц поймался.
— Вот слышите, пан, — говорит Петро, — толком ли она говорит? Пускай она уж вам все расскажет, как и когда это было.
— Хе, как и когда! Самое тогда, когда вас, милостивый пан, по селу водили…
— А чего меня по селу водили? — спрашивает эконом.
— Да вот, пан, простите… уж раз вы спрашиваете, то скажу… как раз тогда, когда вас теми колбасами били, что вы у гуменщика покрали…
Как вскричит тут эконом:
— Ах ты, такая-сякая! Как ты смеешь мне так говорить! Возьмите ее да всыпьте ей как следует, чтоб не городила черт знает что!
Тут Петро заступился, начал просить, что, мол, жена у него малость не в своем уме. Вот пан подумал: подумал — и вправду дурная, — взял да и отпустил.
Вот идут они вдвоем, Хвеська с Петром, он в усы себе посмеивается, а она нос повесила, поняла, что влопалась. Пришли домой, она в плач.
— Вот как ты, — говорит, — меня подвел!
— Хвеська, жинка моя милая! — ґоворит Петро. — Не я тебя подвел, ты сама себя подвела. Не ляпай никогда языком, вот ничего и не будет. А теперь не сердись, давай помиримся.
Помирились они и живут помаленьку и денежки понемногу тратят. Видит Хвеська, что плохо лишнее говорить, и притихла. И начали они понемногу богатеть и выкупились у пана, стали они вольные и начали жить в достатке. И часто, бывало, говорит Петро жене:
— Ну что, Хвеська, не подвел бы я тебя, разве были бы мы теперь вольные и жили бы так, как теперь живем?
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Как мы с дедом богатели
Небылица
⠀⠀ ⠀⠀
огда дед родился, я женился, а батьки еще на свете не было, вот как с дедом мы разживались! Было у нас десять пар волов — шесть не наших, а четыре чужих. А земли было у нас — прямо не обойдешь! Вот, бывало, прямо в хате пашем, а под лавками землю людям сдаем — с копны. А уж там никак не обойдешь, разве только что пролезешь.
Вот как посеяли мы раз просо, уродило же то просо прямо-таки на диво, так мы с дедом три стога на печи в ряд наложили. И завелись в нашем просе черви, а кот за мышами в него и забрался и как махнет раз хвостом, так все наши стога в помойницу и свалил. Мы давай тогда просо из помойницы выбирать, да в лесу на суках развешивать и сушить. И было у нас три овина: в одном мак, в другом — так, а в третьем — жердина, на чем цепы вешают. Вот как обмолотили мы просо и как вывезли его на базар, то набрали денег такой кошель большой, что прямо с мышиный хвост, да еще на четверть неполный. Что тут делать? Люди барышуют, давай и мы. Вот дед и говорит: «Купим яйца», а я говорю: «Сметану, сметана послаже будет». Накупили мы сметаны, домой возвращаемся, въехали на плотину. Глядь — чека потерялась, колесо загорелось. А я деду и говорю: «Вы тут за товаром присмотрите, а я сбегаю да чеку поищу», — мы ведь с дедом такие ловкие мастера были, что он, бывало, и чеки не вытешет, а я и готовой не вставлю. Вот кинулся я, добежал до речки, смотрю — мужик на волах едет.
— Перевезите меня, дядько.
— Садись, — говорит.
И как стали волы на другой берег выезжать, а тут беда, никак на сухое место волы не выберутся. Мужик и говорит:
— Полезай, хлопче, на дышло, а там спрыгнешь на берег, гейкнешь на волов, они и выберутся.
Я сразу же полез, выскочил на берег, вытащил из ярма приты́ку [40], а потом уже на волов: «Гей!» Они и вышли, а мужик так в реке с возом и остался. Взял я тогда притыку и побежал. Вот, думаю, чека мне будет. Подбегаю я к деду, вижу — бежит пан и на деда: «Эй, сворачивай!» — кричит. А дед сворачивал, сворачивал, пока всю сметану в пруд не вывернул, так наша сметана, словно масло, и расплылась по воде. Давай мы тогда ее собирать, раскладывать, да на солнце сушить и как просушили сметану, то сначала было полных три кадушки, а то вышла одна, да и то неполная. Повезли мы ее на базар. Стали в одном ряду, а люди там все: «Как да как», — да и накаркали нам и третью кадушку до самого верху полную. Переехали мы в другой ряд, а там люди: «Што да што?» — да так деду полную бочку выше носа и наштокали!.. С тем мы и домой поехали. Приезжаем, а тут как раз батько родился, еще некупаный бегает. Как схвачу я тогда ведро без дна да как побегу в шинок гостям за горилкой. Пока дед гостей скликал, я и горилку принес. Окрестили мы батьку, и не на кого его нам дома оставить, и как едем в степь, то и его берем. Вот взяли его раз и остались в степи ночевать, а ночь холодная, развели мы костер, да все и уснули, а батько в середине. Просыпаемся наутро, смотрим — лежит батько недвижимо. Разглядели, видим — а ему уголек в рот вскочил, да и спалил все нутро: одно только туловище осталось.
