всегда доброму нраву,
и да получеши от бога добрую славу.
Ведомо буди твоему честному достоинству,
и да не позазриши моему к себе непристоинству.
Аще будет и неизрядне что написуем,
но обаче твоему благоумию назнаменуем.
Аще ли же своим доброразумием и сам сия свеси,
что злии и люти греховнии наши привеси
душу и тело наше зле же и люте погубляют
и во адская мучения и томления нас низпосылают.
И паки злии и жестоцы человеческия нравы
лишают нас вечныя и нескончаемыя славы.
Начнем же зде к твоей честности изрековати
и в твоя честная и пречестная ушеса влагати:
ничто же убо будет злее человеческаго нрава,
его же бо ради погибает и добрая слава.
И паки ничтоже лютее человеческия жестости,
не поминает бо в себе божественныя ревности.
Егда бо человек злим обычаем своим ожесточает,
тогда всехь наказанных ему от бога забывает.
Внегда убо в летех и нетерпимых болезнех бываем,
последи же всего того себе забываем.
По оздравии же от болезнии паки своя хотения творит,
да окаянному телу своему во всем угодит.
Како таковою горестию человек одержим бывает,
яко ни самая медвенная сладость услаждает?
И никоторыя сладости могут усладити
и таковую лютую и несказанную горесть утолити.
Ниже паки прочая хитрости могут уврачевати,
егда убо чювства наша учнут в таковых болезнех пребывати.
И кто паки может таковую лютую горесть знати?
Мню, яко ни самому мудру мужу написати,
понеже несть мочно к чесому привменити,
мню бо паки, яко всех горестей земных превзыти.
Колми паче душевный исход лют бывает,
понеже в той час всего ума своего человек отбывает
и всеми уды своими и члены не владеет,
понеже к последнему дыханию душа его спеет,
ниже паки помнит, что от настоящих,
токмо видит окрест себе много предстоящих.
И ничтоже к ним языком своим и усты вещает,
токмо аггелов божиих и лукавых подзирает,
хотящих душу его с телом разлучити, —
к праведным или ко грешным присовокупити.
Ничтоже паки отходяй света сего сказует,
токмо страх и трепет всем предстоящим ту назнаменует.
Како убо тою душею своею томится,
неисповедим страх и трепет во очесех его зрится.
Еще же грознее и страшнее всего того сказати,
трепещет бо и трясется грешная десница написати.
Но обаче по нужди деянию и глаголу послужит,
всяк убо человек не вовремя по душе своей потужит.
Сам Христос бог наш в той час распят на кресте является,
и она, грешная душа, семо и овамо обзирается,
яко же убо некто муж мудр и разумен о сем написа [28].
Такова убо болящему в тот час бывает гроза.
И не весть камо от такова страха бежати,
понеже не может всеми уды своими двизати.
И лежит человек на одре своем, яко весма безгласен.
Аще в сем веце временнем язык его был и ясен,
обаче не рачил себе добрых дел творити,
токмо в лености и презорстве изволил есть жити.
И паки зрит очима своима неисповедим страх,
всяк убо земен человек пред господем яко прах.
И паки не помнит сам себе в таковое время,
токмо видит пред собою грехов своих великое бремя;
яко явно пред очима его в той час предстоят
и делы и деянми ему зле и люте претят.
И то не может нас таковое видение устрашити,
чтобы, воставши от своих болезней, греха не творити.
И мы, когда оздравеем, всего того забываем
и окаянному телу своему во всем угождаем,
и паки на злый свой обычай возвращаемся,
и к греховному паки деянию поощряемся.
Что ж убо во оном веце указует муки несказанны,
и грехи наша предстанут пред нами вси явны,
и что ж тогда может усты своими отвещати? —
Токмо лютии аггели [29] будут нас в вечныя муки гнати!
Обаче и то нас, грешных, в веце сем устрашит,
всяк бо человек свою волю и хотение творит:
и грехи своя аки ужем долгим на ся привлачит,
дондеже, пришед, смертный его час посечет.
Ин же ни в самой старости от злаго дела отставает,
того ради душу свою во ад низпосылает.
Сия бо вся случаются нам от лютаго нашего обычая
и от земнаго и конечнаго нашего неудержания,
и забытия от нас божественнаго писания,
еще же — от дияволскаго злаго уловления,
и от конечнаго ж нашего неудержания.
Воистинну, яко безумии и несмыслени являемся,
что самохотно от заповедей божиих удаляемся
и паки на веяния злыя дела поучаемся,
аки свиния в кале греховне и во всяких сквернах валяемся.
Еще же паки похотеваем и на блудное смешение,
и на конечное душевное и телесное погубление.
Како убо не боимся лютаго онаго геенскаго пламене? —
Всяка убо грешная душа будет аки главня за злая своя неподобная деяния.
Того ради отпадаем божественнаго упования.
Еще же инии в велицей славе и богатстве живут
и бедных и беззаступных аки львы овец жрут.
Инии же в царской светлости пребывают
и паки аки львы народное множество устрашают,
и усты своими яко змии на бедных зияют,
понеже на погибелное свое богатство и славу уповают;
и гордостию своею аки кедры высоцы возносятся,
того ради сами душами своими во адово дно сносятся.
И паки таковии своего конца до конца забывают,
того ради зде и тамо безвести бывают,
и не чают на себя смерти и кончины прийти,
а не ведят, яко и неволею будет в вечныя муки итти.
И толко кому в веце семь временнем ни жить,
а смерти своея и кончины никому не избыть!
Еще же инии в черных и пестрых ризах во властех бывают,
и тии також на славу свою и честь взирают,
и дни своя и лета в гордости и в величании препровождают,
а последняго
