людей срамится,
и яко неистовый конь по стремнине ходит
и сокрушение ногам своим наводит,
некогда и в конечную пропасть себе низводит,
из нея никакоже себе свобождает;
тут ему конец и нетление бывает,
понеже всякаго безумнаго неучение погубляет.
Подобие же тому и сыну досадливу [169]
и во всем отцу своему и матери непокориву.
Повелевает закон таковых смерти предати
и прочим страх и ужас давати,
да накажутся отцем своим и матерям не досаждати,
но и паче научатся их почитати.
И аще ли будет многия ради милости смерти не предавати,
но многи раны таковым подобает давати [170],
да престанут таковое злое дело творити
и в покорении и в послушании учнут у отцев своих и матерей жити.
Аз же пред тобою, государем моим, во всем в том виноват,
аки бы некий друг другу злый супостат;
что имам противу тебя, государя моего, ответ дати? —
такмо должен противу тебя, государя моего, грешная уста своя заграждати
за свое безумное пред тобою, государем моим, досаждение
и за конечное к тебе, государю моему, непокорение.
Обаче надеюся на твое, государя моего, отчее благоутробие,
да покрывши своим благоутробием мое неудобие.
И да простит ми ся всякое пред тобою, государем моим, неисправление
и тако получю от грехов своих свобождение.
Вем бо, яко мнози отцы и матери детей своих досад не воспоминают,
но щедротами своими покрывают.
Несть бо тацех сердоболее, яко же отцы да матери, —
воистинну, неложно сердечныя приятели.
И детей своих досады приимают;
и егда с покорением к ним приидут,
тогда, все то забыв, любезне их приимут
и к тому досаду их не воспоминают,
но своим чадолюбием покрывают
и впредь им грубные дела творити не повелевают.
Аще ли же нецыи, злыи и обычаем и нравом, на то же обратятся,
то, уже ведомо есть, — в телесех своих аки во гробе зрятся. [171]
За таковое свое лютое деяние
и да восприимут от бога во оном веце злое воздаяние;
и не суть прощения и милости достойны,
токмо мукам и томлению пристойны.
Сего ради аз, грешный, выну молю своего всещедраго бога и владыку,
да сподоблюся добрых лику,
да даст ми страх, еже тебе, государя моего, почитати
и ни в чем тебе, родителю своему, не досаждати.
Аще ли же учну и впред тако чинити
и пред тобою, государем моим, непослушлив быти,
или паки пререкатель и досадитель учинюся, —
воистинну, сам собою во ад сведуся!
Обаче надеюся на твоя праведныя молитвы
и да престану от таковаго злаго своего обычая и нрава,
и да будет ми зде и тамо доброе слово,
и да умяхчит господь жестокую мою сердечную ниву,
чтобы ми пред тобою, государем моим, быти покорливу
и ни в чем тебе, родителю моему, не досадливу,
но и паче твоей отческой любви востанливу.
Есть же мнози отцы и матери, о детях своих радуются и веселятся,
да не во всех человецех таковыя деяния зрятся;
та кому бывает по великому божию дарованию,
а не по человеческому зданию.
Есть же инии презлии обычаи и нравы,
и не хотят зде и тамо добрыя славы,
и самым диаволом научени,
и сердцы своими в конец ожесточени,
И до смерти отцем своим и матерям досаждают
и яко ножи сердца их распаляют.
Таковии отнюд милости не обрящут,
разве бесовския мытарства их срящут.
Аз же, грешный, никогда тебя, государя своего, не возвеселих,
но и паче твою отческую честь раздражих;
и никогда же еси, государь мой, от моих грешных рук и трудов напитовался,
толко от моих безумных досад надсаждался.
Паче аз, грешный, твоею милостию всегда питаюся
и всегда семидалным хлебом насыщаюся.
Ох, увы, како ответ дам создавшему
и нас ради кровь свою излиявшему?!
Прочее же, государь мой, буди здрав и многолетен.
И аз, грешный, всегда пред тобою, государем моим, безответен.
И паки моли, государь, за мя, грешнаго,
да избавлюся мучения вечнаго.
Вем бо, яко отча молитва и матерня изо дна моря выводит
и мертвых воскрешает [172];
и слушает господь праведных родителей,
губит же отцем и матерям досадителей.
И паки здравствуй, государь, > Христе!
Мы же хвалитися будем о пречистем его кресте.
Во веки, аминь.
Добро убо есть угождати таковым своим приятелем.
Аще кто восхощет к матери своей писати,
тем на радость и на умиление сердца да подвижут;
и не токмо сынове одни тако да пишут,
но и дщери,
понеже общия родиша двери.
И паки скорбь и болезнь едина у всех,
того ради у койждо матери будет во устех;
потом же паки на сердцах их положится,
онеже каяждой матери к своим детям чадолюбие зрится.
Аже двоестрочием или сугубством строк слагается,
и тем паки от таковаго начинания не возбраняется,
но такожде жалость и умиление в сердце ея вложится.
Яже от бога и общаго творца нашего учиненней,
истинней Надежди моей несумненней,
государыни моей матушке, имярек, сынишко твой челом ударяет
и милости у тебя, государыни своей, прошает.
Буди, государыня, здрава на многия лета,
а мне бы, грешному, держатися твоего совета
и, слышачи твое, государыни моей, здравие, обрадоватися
и сердцем своим, и душею всегда радоватися.
А пожалует, государыня, своим жалованьем меня, грешнаго, пощадит,
вем бо, яко днем и нощию обо мне скорбит.
Аще и в далном разстоянии с тобою, государынею, пребываем,
а сердцы нашими аки близ друг на друга взираем.
А изволиши, государыня, ведать про мое грешное пребывание,
вем бо, яко беспрестанное о мне твое воспоминание.
Паки вем, яко матерне сердце всегда по чадех своих умирает
и выну видети их очима желает.
И аз, грешный, святых ради молитв твоих по вся часы здрав.
Вем бо сам, яко
