Виршевая поэзия (первая половина XVII века) - Коллектив авторов

Пять каменей Давыд имел в пастуше тоболе,

коли, не стерпев от неприятель, сердечное боле,

шол смело против страшного Галиада [297]

израильтянского верне бороняти стада. <...>

Галиаду спясю дух и гордости забила.

Тако и мы во имя божие имеем с пяти смыслов готовых

на неприятеля пять вершей сложоных.

Хвала милостивому святому богу!

От неприятеля бежав через осмь земель, не приткнули мы о камен свою ногу,

а не нарушили здоровья и чести и сана

и ныне есте мы под крылами милости турсково Ибрагим султана [298],

дву цесарств и сту царств и двухсот пятидесяти кролевств трех частей света монархи,

той может стереть неприятеля и моих карки;

его же слава по то ся на земли пусть сладит,

поки в небе звезды и месяц светит.

О Москва, мати клятвопреступления,

много в тебе клопотов и нестроения!

И ныне ты, не иставшися, и крови жаждаешь

и на своего господина клеветный лук напрязаешь.

Хто тебе што милой отчизне здавна послугует,

на того твоя ненависть всуе негодует.

Тех древних своих княжат уставы отверзаешь,

а новых выродков, мнимых князей, приямляешь

и их, наскокателей, почитаешь и обогащаешь,

а чужими бедами отнюдь ся не наказуешь.

Хочешь или льстивое жалованье с их познати, —

советую ти и разуму их и любви внимати.

Изрини от себе тех митрополитанчиков окаянных,

наших в отца нашего государя-царя врахов непостоянных,

и послушай Христа и Спаса твоего,

а приими мене в дом достояния моего.

Я естем мнимый подьячей, а истинный царевич Московский,

яко же иногда крал Аполон Тирский [299].

Я естем здесь непознанный князь Шуйский,

яко же иногда и Овиан, цесарь Римский [300].

Его свои, ему познавши, на престол зведоша,

тако ж и ты, Москва, не презри мене, изнемогоша.

А коли будут твои детки поносити нас чем,

мы с образца своих родитель на винник хврастия не будем жаловать ни в чем.

У трех товарыщев был один хлеб заветный:

тому из них съесть, кто сон увидит хвалебный.

А сами были рознымр обычи товарыщи:

один горд, другой лукав, третий вран на нырищи.

Но лукавый гордого и враноподобного обманул,

их в бучи лукавством потопил и сам в нем утонул. <...>

Царствовати ж устроил сына своего митрополитанского.

А гордому королевичу польскому [302] царствование Московское яко во сне ся снило,

враноподобному ж тушинскому вору [303] на ево безголовье не долго власти было.

А все те от Филарета были злых браней дела,

хотя Польска благословенной Москвы не овладела.

На устье меча народ весь был пояден

и от конца до конца земли огнем попален.

Почто, Москва, зло все забываешь,

а мне, природному своему, повинности не воздаваешь?

Что ся ныне в нашему веку сотворило, —

то много ся злых дел расплодило.

Яко едва ж ести и нам у бога милости место,

коль тяшко от бояр народу и тесно.

Только умножися гордости и кривды,

яко ж и отнюдь не знают суда и правды.

Древних бо княжат уставы отвергоша

и вся древния судебники обругаша,

новыя ж своя вся суетне поставляют,

и тем бесчисленно народу укривжают.

Яко великия рыбы малых поглатают,

тако они их и имения их снедают.

Еще ж и гради мнози суеумне згубиша,

а широкими поместьи и царство обнищиша.

Только сами ся изобильно обогатили,

военный ж чин ни во что наменили,

но хотят те отором и прочим соседством

грозны и страшны быти своим богатством,

счастие свое в немецких питиях пологающе,

гради ж земли своея немцом и поляком раздавающе.

И татаром пустошить земли своея не возбраняют,

аще от них и безчисленно человек, яко скоту, отгоняют

Но еще им же за то выходы дают и дани,

чтобы могли от них целы пробыть сами.

Москва руце угрызает и оных ненавидит,

от них же приношения пенязей не видит.

Кто даст, того послушают от всей веры,

кто не даст, — затворятся от него двери.

Что ж ты в том, Москва, добре оплошилась?

Блюдись, чтоб дверь милосердия божия не затворилась.

Христианское есть — пад, востати,

а дьявольское есть — пад, не востати.

Сам, христолюбче, разумеваешь,

мой ласковый читательнику, упознаешь,

кому воздать честь и верность,

помнячи природных государей давность.

К тому не будешь их поношати,

но, и о прежнем каяся, прощати.

Понеже кто ся власти противляет,

тот, по апостолу, богу ся противляет [304].

Мой верный милый читательнику,

не дивись настоящему враждебнику,

что он в наследии нашем господствует —

так ему мир, а не