Кроме следов голландского присутствия, сохранившихся в современном Петербурга в виде топонимов «Голландский дом», как называют дом голландской церкви на Невском проспекте, 20, и «Голландский квартал» — квартала вокруг него, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: «Herr aus Holland» (напомним еще раз, что это всего лишь «человек из Голландии»), попав в русский язык, прижилась, но расцвела уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная со старым названием двадцать третьей буквы кириллицы «х», утратила мягкость своего голландского произношения и стала произноситься по-русски твердо: «хер», превратившись в расхожее ругательство. Впрочем, голландцы здесь ни при чем.
Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж
Во время всех 900 дней блокады Ленинграда Дом радио действительно считался одним из самых надежных убежищ в Ленинграде. Здание было построено в 1912–1914 годах на углу Малой Садовой и Итальянской улиц по проекту архитекторов братьев В. А., Вл. А. и Г. А. Косяковых для петербургского Благородного собрания. Введенное в эксплуатацию перед самым началом Первой мировой войны, здание сразу же было приспособлено под военный госпиталь, организованный нашими тогдашними союзниками в мировой войне — японцами. С 1914 по 1916 год в госпитале, предназначенном для двухсот человек, работали японские врачи и медсестры. После их отъезда на родину вплоть до 1918 года госпиталь продолжал работать с русским персоналом. Но память о японцах сохранилась надолго. Известно, что за все время Великой Отечественной войны здание не пострадало ни от бомбежек, ни от разрывов снарядов. Среди ленинградцев это породило легенду о том, что первоначально оно будто бы предназначалось для японского посольства и потому строилось по японской передовой технологии на каких-то плавающих фундаментах.
Вот почему студии, размещавшиеся тогда на седьмом этаже, среди работников радио сравнивались с подземными военными блиндажами. В блокадном Ленинграде так о них и говорили: «Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж». Лифты тогда не работали, и измученным постоянным голодом сотрудникам радио приходилось каждый раз совершать самый настоящий подвиг, поднимаясь на работу по бесконечным каменным ступеням старинных лестниц.
ЧИК
Печально знаменитая Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией (ВЧК) была создана в декабре 1917 года. Она разместилась в доме на Гороховой улице, 2, построенном в 1788–1790-м годах по проекту архитектора Джакомо Кваренги для президента Медицинской коллегии И. Ф. Фитингофа. В начале XX века в этом доме находилось петербургское градоначальство, в составе которого было знаменитое Охранное отделение, ведавшее политическим сыском. Правопреемницей царской охранки и стала Чрезвычайная комиссия, которая работала в этом доме с декабря 1917 по март 1918 года.
Если верить фольклору, история вселения ВЧК в дом на Гороховую, 2 восходит к началу XIX века. Тогда там жила дочь действительного статского советника И. Ф. Фитингофа, известная в то время писательница баронесса Юлия де Крюденер. После смерти своего мужа она неожиданно для всех впала в мистицизм. Обладая незаурядной силой внушения, она решила попробовать себя в качестве пророчицы и даже преуспела на этом поприще. В столице ее называли «Петербургской Кассандрой». К ней обращались за помощью самые известные люди столицы. Затем она последовала за Александром I во Францию и долгое время жила в Париже. Говорят, именно она предсказала Александру I конец его царствования. В 1818 году Юлия де Крюденер вернулась в Петербург. Однажды, подходя к своему дому на Гороховой, 2, она увидела через окна кровь, стекавшую по стенам квартиры. Потоки крови заливали подвалы, заполняя их доверху. Очнувшись от видения, побледневшая Юлия де Крюденер будто бы проговорила, обращаясь к своим спутникам: «Через сто лет в России будет то же, что во Франции, только страшнее. И начнется все с моего дома».
Прошло сто лет. Один из ближайших сподвижников Ленина Феликс Дзержинский был назначен председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Говорят, он был осведомлен о давнем пророчестве баронессы Крюденер. И то ли собирался опровергнуть его своей деятельностью, то ли хотел доказать миру, что речь в пророчестве шла о «кровавом царском режиме», но именно вспомнив о ее зловещем предсказании, будто бы решительно заявил: «Здесь, в этом доме и будет работать наша революционная Чрезвычайная комиссия». Впрочем, если верить городскому фольклору, в подвалах дома на Гороховой только допрашивали и пытали. Затем арестованных перевозили в Чесменскую церковь и там расстреливали. Там же на Чесменском военном кладбище трупы предавали земле.
Сколько судеб было искалечено в подвалах и кабинетах «Чрезвычайки», до сих пор остается неизвестным. Одно название этого зловещего учреждения сеяло ужас и страх среди горожан. Аббревиатуру «ВЧК» расшифровывали: «Всякому Человеку Конец», а саму Чрезвычайную комиссию называли «Чекушки», от чекуши — инструмента, которым разбивали подмоченные и слипшиеся мешки с мукой. Иногда меняли всего одну букву, и «Чекушки» превращались в «Чикушки». По анекдоту: «Чем отличается ЦК от ЧК?» — «ЦК — цыкает, а ЧК — чикает». Цыканье легко трансформировалось в чиканье. В 1920-х годах не лишенные спасительного чувства самоиронии питерские интеллигенты превратили старинную, привычную для них формулу приветствия «честь имею кланяться» в аббревиатуру: «ЧИК» — и охотно пользовались ею при встрече и прощании. Двойной смысл нового варианта приветствия был в тогдашнем Петрограде хорошо понятен.
Страх перед «Чрезвычайкой» был настолько силен, что обывателям чекисты мерещились всюду. Даже тогда, когда в обязанности Чрезвычайной комиссии была вменена благородная борьба с беспризорщиной, которую, впрочем, как это всем было хорошо понятно, они сами и породили, расстреливая направо и налево взрослое население страны, в фольклоре ЧК была переименована в «ДЧК», то есть «Детская чрезвычайка». Ею и вправду очень долго пугали детей:
Мальчик просит папу, маму
«Дайте сахар и чайку».
«Замолчи, троцкист поганый!
Отведу тебя в ЧеКу».
Шлифовать тротуары Невского проспекта
В другом варианте этой поговорки, означающей «ходить длительное время бесцельно и праздно по одному и тому же маршруту», вместо иноземного «тротуара» использовано иное, исконно русское слово: «Шлифовать мостовые Невского проспекта», или «Шлифовать невские мостовые». Но заметьте, ни в том ни в другом случае не употреблено слово «панель». Похоже, для этого у Петербурга были серьезные причины.
И в самом деле, в отличие от Москвы, отношения с французским словом «тротуар» и немецким «панель» у Петербурга и, в частности, у Невского проспекта, сложились особые. Москва из небогатого синонимического ряда названий уличных дорожек для пешеходов предпочла слово «тротуар», а Петербург — «панель». К панелям, как к таковым, у Петербурга предпочтение давнее. Дело в том, что в Петербурге пешеходная часть центральных улиц издавна выкладывалась каменными плитами, в просторечии известными как панели. В этом не было бы ничего особенного, если бы не одно обстоятельство. Слово «панель», кроме своего основного значения, в русском языке имеет и второй, менее безобидный и чуть ли не оскорбительный смысл. Вот почему для своей главной улицы — Невского проспекта — Петербург сделал принципиальное исключение. Пытаясь преодолеть двусмысленность, связанную с известным словосочетанием «пойти на панель», он предпочел для пешеходных мостовых Невского проспекта синоним «тротуар». Эта разница была особенно заметна в XIX веке. В то время петербуржцы ходили по панелям на всех городских улицах и только на Невском проспекте шествовали по тротуару. В последующее время это различие в названиях стало постепенно размываться.
Впрочем, фольклор и в этом случае оказался исключительно изобретательным. Второй, переносный, смысл, заключенный в пресловутом слове, он оставил. Теперь им пользуются, говоря о городских художниках, готовых в любое время выйти на Невский проспект и отдаться на милость невзыскательных случайных заказчиков, рисуя их портреты прямо на улице. Это получило название: «Выйти на панель».
Что же касается универсального «пойти на панель» в смысле «заняться проституцией», то и тут фольклор предложил свою оригинальную питерскую формулу: «Пойти на Невский». В широко известных в свое время стихах об этом сказано откровенно и недвусмысленно:
