— Чем ото он занят? Откуда эти кирпичи? Что он бегает по кругу как заведенный? — так и сыпались со всех сторон восклицания.
Но он хранил полную невозмутимость.
К концу первого часа все тротуары по соседству с музеем оказались запружены толпой любопытных, пытавшихся разгадать, в чем тут собака зарыта. А мой новый работник, завершив обход, направился, как было условлено, в музей. Там он посвятил четверть часа тщательнейшему осмотру всех залов и вернулся к своим кирпичам.
И так повторялось каждый час весь длинный день до самого захода солнца. И каждый раз, как мой работник входил в музей, дюжина зевак, а то и больше, тоже покупала билеты и следовала за ним в надежде разгадать смысл его поступков, чтобы удовлетворить наконец свое любопытство.
Счастье длилось несколько дней. Число любопытных росло, их плата за вход в музей уже намного превысила жалованье моему работнику. Но тут, увы, полисмен, которого я посвятил в тайну моего предприятия, пожаловался, что из‑за толпы зевак на улицах вокруг музея ни проехать ни пройти и придется мне отозвать моего «кирпичика».
Этот ничтожный эпизод развеселил всех и вызвал много толков, но, главное, послужил хорошей рекламой моему музею, не говоря уже о серьезной материальной поддержке. Но и это не все. Именно с тех пор Бродвей стал мой оживленной улицей Нью–Йорка».
Пересказ Н. Шерешевской
Важнейшую часть фольклора трудовой Америки вообще и американских негров в частности составили трудовые песни work songs. Первичные формы таких песен вели свое происхождение непосредственно из Африки. Простейшие из них представляли собой отдельные выкрики, помогавшие таскать корзины с глиной и песком для постройки плотин, поднимать груз для забивки свай, сплавлять лес по реке; или короткие попевки из двухтрех слогов — они были похожи на вздох облегчения при редких передышках во время сбора хлопка или табака, а иногда на стон от удара бича…
В дальнейшем появились характерные песни матросов, песни портовых грузчиков, кочегаров, гребцов.
Огромное количество рабочих песен возникло в последней трети XIX века, когда широкое строительство шоссейных и железных дорог через пустынные области Соединенных Штатов вызвало острую нужду в дешевой и выносливой рабочей силе.
Песни рабочего поэта Джо Хилла звучали и способствовали делу объединения американских рабочих на протяжении почти полувека. В одной из них, названной «Пирог на небе», были такие слова: «Работайте и молитесь, живите и трудитесь, и вы получите за это пирог на небе, когда умрете». Эти строчки стали одним из прочных фольклорных образов, часто встречающихся в песнях протеста, сочиненных уже в 60–х и даже 70–х годах нашего века.
Некоторые рабочие песни кочевали вместе с их создателями из одного штата в другой; иные оставались навсегда привязанными к данному месту. К числу последних принадлежит своеобразный жанр, сложившийся во второй половине XIX века вдоль судоходной части Миссисипи. Почти на каждом пароходе, курсировавшем между Новым Орлеаном на Юге и Сент–Луисом на Севере, имелась специальная должность помощника лоцмана, ее занимал, как правило, негр. Он должен был, стоя на носу парохода, непрерывно промерять шестом дно и все время выкрикивать «марку» — отметку глубины, позволяющую лоцману держаться фарватера и избегать предательских илистых отмелей. Занимаясь делом, помощник сопровождал свои манипуляции рассуждениями и прибаутками, имевшими отчетливую форму поэтического речитатива. Нужной глубине соответствовала «марка два» — «Mark twain», между прочим, именно этот протяжный выкрик постоянно слышал молодой Сэмюэл Ленгхорн Клеменс, тогда сам водил пароходы по Великой Старой реке (отсюда и произошел его знаменитый псевдоним Марк Твен).
Наиболее постоянные мотивы рабочих песен со временем кристаллизовались в цикле негритянских баллад, воспевавших легендарных героев фольклора. В преувеличенных аллегориях и сказочных образах проступали конкретные фигуры замечательных тружеников и борцов, полных неистребимого мужества и воли к свободе. В большом количестве вариантов известна история рельсоукладчика Джона Генри.
В истории американского фольклора начиналась новая глава — Творцами ее становились землекопы, строители, железнодорожники, шахтеры, ткачи — те, кто пополнял быстро растущие ряды индустриального пролетариата США. Как и всегда, в народном творчестве новые темы подчас являлись видоизменением и осовремениванием традиционных мотивов: так корни знаменитой баллады проходчиков «Бури, взрывай» теряются в Ирландии XVIII века…
Песни текстильщиков рассказывали о невыносимых условиях труда и жестокой эксплуатации рабочих на ткацких фабриках — не случайно там впервые зародилось организованное движение американского пролетариата…
Шахтеры пели мрачные песни о силикозе — профессиональной болезни горняков…
Жизнь рабочего была настолько тяжела и беспросветна, что многие предпочитали махнуть на все рукой и отправиться налегке куда глаза глядят — благо товарные поезда давали возможность забраться потихоньку в пустой вагон или просто на подножку и уехать подальше от опостылевшей фабричной мастерской, завода или строительства. Сложился даже своеобразный фольклорный жанр песен «хобо» — железнодорожных бродяг, движимых из штата в штат холодом, голодом и преследованием властей, но также и надеждой на то, что где‑то, может быть, не так уж и далеко находится чудесная страна — там молочные реки текут в кисельных берегах, а полицейские почтительно отдают вам честь.
Но не только жалобы на горькую судьбу или мечты о счастливых странах звучали в песнях американского пролетариата конца XIX — начала XX века. Железнодорожный фольклор породил также романтичную фигуру Кейси Джонса, легендарного машиниста, пожертвовавшего собой ради спосения людей, за жизнь которых он нес ответственность, а также про Черного Билла Железнодорожника
БУРИ, ВЗРЫВАЙ
Песня бурильщиков
Все покрыто холодной предутренней мглой,
Ну а мы уже тут, под огромной скалой,
И хозяин горланит, от жадности хмур:
«Эй вы, там! Налегайте сильнее на бур!»
Бури, друг, бури
От зари до зари!
Бури весь день,
Затяни ремень!
Путь железный строй,
Глубже яму рой!
А вчера вдруг раздался ужаснейший взрыв,
И на милю взлетел ближе к богу наш Стив!..
Но хозяин одно лишь горланит: «Наддай!»
Он, видать, уж с пеленок такой негодяй.
А сегодня хозяин нам деньги платил,
И со Стива он доллар себе ухватил.
«Как же так?» — тот спросил и услышал в ответ:
«Ты ж на небе болтался вчера, дармоед!»
Бури, друг, бури
От зари до зари!
Бури весь день,
Затяни ремень!
Путь железный строй,
Глубже яму рой!
ТРУДНО, БРАТЦЫ, НА ФАБРИКЕ ТКАЦКОЙ
Жаден, как дьявол, наш босс — ни на миг
Остановиться не даст нам старик:
Рад за полцента всех со свету сжить,
Лишь бы побольше в мошну положить!
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой:
Не работа — ад настоящий,
Так недолго сыграть и в ящик!
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой!
Гроба не нужно, когда я умру,
Шпульку мне суньте в одну из рук:
Чтобы убытка наш босс не понес,
Буду я ткать по дороге до звезд!
Не закрывайте могильной доской,
А положите меня в мастерской;
Рядом пусть будет мой ткацкий челнок —
К самому раю доплыть чтоб я мог!
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой:
Эта работа — ад настоящий,
Так недолго сыграть и в ящик!
Трудно, братцы,
На фабрике ткацкой!
Каждый день, ровно в пять утра,
Встать должна я, жива иль мертва.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
Каждый день ровно в шесть гудок
Вырывает сердца кусок.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
Шкив нагрелся, лопнул ремень —
Мастер шляпу надел набекрень,
От него ты подмоги не жди,
Просто так — не жди!
К нашим бедам хозяин глух,
От обжорства совсем распух.
От него ты подмоги не жди,
Просто так — не жди!
Каждый день, приходя домой,
Я питаюсь лепешкой одной.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
Так я скоро сойду с ума:
Днем работа, а ночью тьма.
Ох, тяжко здесь, милый, у нас,
Тяжко здесь у нас!
Переводы Ю. Хазанова