Отголоски этой идеи мы видим и в Животной книге духоборов— одной из христианских сект, возникшей в XVIII веке и сохранившей в своем вероучении ряд языческих пережитков. В 78-м псалме их книги говорится: «Отечество наше небесное — имел бы я себе христианом на земле; оттуда мы все с начатия приняхомши, все мы родихомши, всей мы божественны. Не есть нам земля отечество, а мы есть странники на земле. Тело наше земляное — не есть человек, а есть человек — душа в теле, — ум небесный, божественный; тело же наше возьмется в прах, а душа наша обратится в отечество свое, где нет ни смерти, ни беды, ни вины, ни плача, ни глада, ни жажды, тем вечный день, непрестанный свет!»[714] Это представление о собственной божественности было чрезвычайно устойчиво среди членов этой секты, которые в 1827 г. прямо заявляли: «Бог есть дух; сей дух или Бог в нас; мы есмы Бог»[715].
Еще одним примером обожествления людей является так называемая «Пространная редакция второй повести о происхождении картофеля», датируемая началом XIX в.: «Быстъ в царст(в)е царя Анепсия во стране восточном [во елълинахъ] собрание. Божiимъ попущение мъ, а по диавольскому действу грехъ ради наших собрашая [шесть] мужей с прочими во свое капище и молишася своимъ богомъ и нарекоша сами себе с(вя)тыми и начата избирати между себе кому быть из нихъ богомъ и ц(а)рем [i поставиша свещу посред(и) капища i от коего загорится свеща, тому б(о)гом i царем быть] (вар.: i поставиша свещу посред(и) себя i от коего загорится свеща тому б(о) гом i царем быть) и начата единъ по единому кланяйся идоломъ. Преже всехъ нача кланятися из них стареиший и ничто же бысть, потомъ вторый нача кланятися и тогда абие загореся свеща и поставили его по действу дияволю ц(а)р(е)мъ и б(о)г(о)мъ. И начата покланятися ему и почитати его»[716]. Текст данной повести достаточно интересен. С одной стороны, мотив избрания царем по возгоранию свечи неоднократно встречается в русских сказках, но там отсутствует мотив обожествления человека. Последний встречается нам в новгородской легенде про самообожествление Волхва, характеризуемого как «бесоугодного и чародея», который сам «в боги сел»[717]. Сочетание в одном лице бога и царя напрямую перекликается со «Словом о посте», однако считать данную «Повесть» непосредственным отражением языческих воззрений препятствует ее весьма позднее составление, хоть оно и не исключает опосредованное попадание в нее языческих представлений. Исследовавший эту повесть А.И. Никифоров был склонен считать обожествление царя влиянием религиозных воззрений хлыстов, а впоследствии и скопцов. В качестве примера он отмечал, что в 1716 г. в Москве хлысты приветствовали своего христа Прокопия Лупкина восклицаниями «царь великий, бог великий!», а во время радений у них обычны выкрики «Царь Бог! Царь Бог!»[718]
Святость переносилась и на умерших предков. Хоть православная церковь и заставила людей отказаться от почитания их изображений, следы восприятия предков в качестве носителей святости встречаются у восточных славян вплоть до XIX в. Кладбища, где покоились их тела, в народе назывались священной землей или родительской, использовалось также название боженивка. Приходя на радуницу на могилы, белорусы поливали их медом и водкой, закусывали и звали умерших предков: «Святые радзицели, ходице к нам хлеба-соли кушаць!»[719] В других местах, совершив дома ритуальное кормление душ умерших родителей, их провожали следующим характерным образом: «Так, по описанию П.В. Шейна, в Витебской губ. по окончании ужина на «дзяды» все вставали из-за стола, молились, а хозяин говорил: «Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!» В других селах этой же губернии прощались с душами таким образом: «Святые дзяды! Вы сюды приляцели, пили и ели. Ляцице же цяпер до сябе! Скажице, чего еще вам треба? А лепiй ляцице до неба! — Акыш, акыш!»»[720] В то время как в легенде первое поколение людей называлось божиками, в личных именах практически всех славянских народов встречаются многочисленные случаи употребления корня бог в таких именах, как Божин, Богша, Богунка, Богдан, Богучарский, Богомил, Богуслав и т. п. Этот факт также свидетельствует о существовал у славян мифа о происхождении их от бога, однако не говорит, от какого именно. Тем не менее установить образ бога-первопредка оказывается возможно и на основании личных имен. В пятнадцатой главе были приведены многочисленные примеры бытования имени Дажьбог-Дабог в качестве личного у представителей всех трех частей славянского мира — западного, восточного и южного. Не будем забывать, что все эти случаи были письменно зафиксированы уже в христианскую эпоху, когда имя бывшего языческого бога оказывается запретным, и называть в честь него родившихся детей явно было предосудительно со стороны господствовавшей духовной и светской власти. Степень распространенности имени бога солнца во всем славянском мире разительно контрастирует с аналогичным показателем имен других языческих богов. Так, в отношении отца Дажьбога Сварога существует лишь гипотетическое предположение о единичном случае наречения в честь него человека на основании найденной в Болгарии надписи. В отличие от бога солнца Перун и Волос были верховными богами в отечественной мифологии. Тем не менее примеры использования имен этих богов в качестве личных носят единичный и локальный характер. На фоне этого более десятка зафиксированных письменными источниками случаев использования имени Дажьбога-Дабога во всех концах славянского мира, да еще в христианскую эпоху, представляется чем-то беспрецедентным и наглядно свидетельствует об исключительной популярности и значимости образа бога солнца среди славян. Данный факт красноречиво подсказывает нам, потомками какого именно бога были славяне. Рассмотренные выше абсолютно независимые друг от друга факты говорят нам о существовании у славян в языческую эпоху четко выраженного представления о божественном происхождении их племени, отголоски которого встречаются нам на протяжении всего Средневековья и даже в XIX в.
Дойдя в нашем исследовании до данного вывода, мы наконец можем дать ответ на поставленный еще в пятнадцатой главе вопрос, почему же из всех отечественных богов именно бог солнца стал для славян «дающим богом» по преимуществу. Действительно, Дажьбог как бог-первопредок дал славянам поистинне бесценный дар — не только саму жизнь для нашего народа, но и светоносное божественное начало для всех образующих его людей. Бог солнца оказался для славян не только родителем по плоти, но и, что было самым важным, родителем по духу, сформировавшим ту уникальную душу народа, которая и делала принадлежащего к нему человека славянином в собственном смысле этого слова. Вот за эту-то возможность ему быть самими собой, светоносными детьми солнца, обретение собственной идентичности, за божественную душу, щедро наделенную им прародителем, наши предки и назвали бога дневного светила дающим богом. Большего дара, пожалуй, не смог бы дать славянам никакой другой бог. Как уже отмечалось в пятнадцатой главе, ответ на этот принципиальный вопрос может сказать многое не только о сущности конкретного божества, но и о народе, давшем ему такой многозначительный эпитет. Найдя ответ на данный вопрос, мы видим, что наши далекие предки превыше всех материальных богатств, превыше даже побед на поле брани ценили богатство духовное, заключающееся в их внутреннем светоносном начале, полученном по праву кровного родства от своего божественного прародителя. Легко можно заметить, что чем дальше, тем больше богопознание шло параллельно с коллективным самопознанием славянами самих себя. Поскольку, как было показано выше, бог был неразрывно связан с порожденным им племенем, оба этих великих познавательных процесса являлись двумя сторонами одного явления: чем больше народ познавал своего родного бога, своего первопредка, тем глубже он познавал самого себя, и наоборот. Таким оказывается закон кровных уз, закон огѣника, в котором отец и сын выступали как единое неразрывное целое.
Понятно, что именно это светоносное божественно-человеческое единство необходимо было любым способом уничтожить навязанной нашей стране в 988 г. чужеземной религии — без этого у нее не было бы ни единого шанса установить свое господство на Руси. Чтобы заставить наших далеких предков поверить в своего спасителя, христианству было жизненно необходимо любой ценой заставить славян забыть о своем божественном происхождении, похитить душу нашего народа, извратить его мирочувствование и безжалостно уничтожить нашу мифо-историческую память, навязав нам вместо этого свои библейские представления о происхождении всего человечества от Адама и его первородной греховности. Для достижения этой цели были хороши все средства: прежние отеческие боги были обѣявлены демонами, посвященные им святилища стирались с лица Земли, а остававшиеся верными исконной вере своих отцов люди подвергались безжалостному физическому и моральному террору. На Руси, как и по всей Европе, религия любви вколачивалась в головы новообращенным огнем и каленым железом. Самую суть христианства при крещении языческих народов великолепно выразил епископ Ремигий в своем пастырском наставлении новообращенному королю франков Хлодвигу: «Покорно склони выю, Сигамбр, почитай то, что сжигал, сожги то, что почитал». Хотя при Владимире в Киеве идол Перуна был не сожжен, а утоплен, суть от этого нисколько не менялась: новая религия требовала полной покорности и тотальной смены ценностей, подкрепляемой поруганием отеческих святынь. Про уничтожение идолов, на месте которых строились церкви, поведали нам летописи, а как при этом проповедники меняли сознание простых людей, красноречиво свидетельствует Новгородская псалтырь, датируемая концом X — первым 20-летием XI в., т. е. фактически эпохой Крещения. Под текстом псалмов на деревянной подложке восковых табличек археологам удалось разобрать текст, который заставляли произносить новообращенных в виде клятвенного заявления об отречении от отеческих богов и заверения в верности новой религии: «Да будем работниками ему (Иисусу Христу. — М.С.), а не идольскому служению. От идольского обмана отвращаюсь. Да не изберем пути погибели. Всех людей избавителя Иисуса Христа, над всеми людьми приявшего суд, идольский обман разбившего и на земле святое свое имя украсившего, достойны да будем»[721]. Понятно, что подобный кардинальный разворот на 180 градусов в вопросах высших ценностей в принципе не мог пройти безболезненно для души народа и целостности его самосознания. Органическое и самобытное развитие страны было безжалостно прервано, и народу были силой навязаны чуждые ему духовные ценности.
