школьниц хихикает, болтает и спорит.
Я любуюсь драгоценной пластинкой. На конверте — фотография большой залы в благородных коричневых с приглушенным золотом тонах, пол блестит искусно уложенным паркетом, редкие вазы и картины установлены здесь и там, подсвечник, персидский ковер, полог, открывающий дверь в другую комнату и далее еще в одну, вся зала полна света: приятное вступление к пластиночной радости внутри. Одна странность — деревянный столбик посреди зала, к таким, мне кажется, обычно прикрепляют толстые красные шнуры, сдерживающие публику. Не могли его передвинуть? Он прикреплен к полу? Или это часть старой мебели: шляпная подставка для одной шляпы?
Когда автобус поворачивает на Оксфорд-стрит, школьницы начинают хлопать в ладоши.
На пластинке два бетховенских квинтета: мой в до миноре, который я искал с таким отчаянием, так удивительно найденный; и один в ми-бемоль мажоре, еще одна полная неожиданность, хотя я вспоминаю, что библиотекарь походя упомянул номер опуса: 4. Они были записаны квартетом Сука (со вторым альтом) и выпущены в 1977-м чешской компанией «Супрафон». Согласно аннотации на конверте члены квартета, занятые в оркестрах, «редко получали возможность выступать совместно, но максимально ее использовали. Они прилагали систематические усилия представлять менее популярные и, с их точки зрения, незаслуженно забытые произведения и приглашали других музыкантов для исполнения произведений, которые иначе публика слышала бы слишком редко».
Браво. Браво квартет Сука. Браво «Супрафон». Что бы я делал, если бы не вы? Через двадцать минут я буду дома, но не буду слушать их сразу. Поздно вечером, после репетиции, я приду домой, зажгу свечку, лягу под пуховое одеяло и погружусь в квинтет.
Автобус неровно трюхает вдоль Оксфорд-стрит, задерживаясь на остановках, на светофорах, в пробках, а также из-за некоторых безумных пешеходов, ныряющих поперек движения. Французские школьницы переходят к живой дискуссии о достоинствах различной косметики. Я возвращаюсь к конверту.
Квартет имени Сука, основанный в 1968 году, изначально назывался «Квартет-69» — очевидно, не особо продуманное имя. Однако год спустя квартет принял свое нынешнее название после согласования с наследниками композитора Йозефа Сука.
То есть мое первое впечатление, что имя должно иметь отношение к скрипачу Йозефу Суку, было совсем неправильным. Или, может, все-таки имеет, поскольку ни немецкий, ни французский текст не упоминают слово «композитор». Но скрипач, в конце концов, был правнуком композитора... который, если правильно помню, был зятем Дворжака, который, как и я, был сыном мясника. Мои мысли буйно разбегаются в разные стороны, и я поднимаю голову от пластинки, чтобы посмотреть, почему мы не двигаемся.
Мы застряли за колонной автобусов на светофоре посередке универмага «Селфридж». Я чуть разворачиваюсь назад, чтобы увидеть одну из моих любимых достопримечательностей — статую Ангела в голубых одеждах с тритонами, склонившимися в знак почтения. Статуя и все эксцентричное здание — единственное, что меня радует на Оксфорд-стрит.
Но мои глаза не доходят до Ангела.
Джулия сидит в пяти футах от меня, читая книжку.
1.16
В автобусе прямо напротив, в окне прямо напротив, Джулия. Ее автобус остановился на светофоре.
Я начинаю стучать по стеклу и кричу:
— Джулия! Джулия! Джулия! Джулия! Джулия!
Она не может меня услышать. Мы в разделенных мирах.
Перестань читать, Джулия! Посмотри! Посмотри в окно! Посмотри на меня! О боги!
Вокруг меня пассажиры перестают разговаривать. Школьницы открывают рты. В автобусе напротив, похоже, никто ничего не замечает.
Я продолжаю стучать в стекло. В любой момент ее или мой автобус может тронуться.
Она улыбается чему-то в книжке, и мое сердце ухает вниз.
Мужчина, сидящий за ней, замечает меня и вызванное мной смятение. Он, похоже, не обеспокоен, но озадачен. Я жестикулирую и с отчаянием показываю — и, сильно колеблясь, он трогает Джулию за плечо и указывает на меня.
Джулия смотрит на меня, ее глаза широко открываются — удивленно? Испуганно? Узнавая? Выгляжу я, должно быть, совершенно безумно — с красным лицом — глаза наполнены слезами — мои кулаки по-прежнему сжаты — я на десять лет старше — светофор переключится в любой момент.
Я роюсь в своей сумке, ища ручку и клочок бумаги, пишу мой телефон большими цифрами и держу его у стекла.
Она смотрит на него, потом опять на меня, ее глаза полны недоумения.
Одновременно оба автобуса начинают двигаться.
Мои глаза следуют за ней. Ее глаза следуют за мной.
Я смотрю на номер ее автобуса. Это 94-й.
Я хватаю свою пластинку и оказываюсь на ступеньках. Вокруг меня расступаются. Школьницы шепчутся с любопытством:
— Fou.
— Soûl.
— Non. Fou.
— Non. Soûl20.
Кондуктор поднимается по ступенькам. Я не могу пройти. Я должен посторониться. Я теряю время, я его теряю.
В конце концов я оказываюсь внизу, протискиваясь мимо пары людей, выпрыгиваю из движущегося автобуса.
Лавируя между машинами, я попадаю на противоположную сторону. Я потерял слишком много времени. Ее автобус уехал. Он далеко впереди, с несколькими автобусами и такси за ним. Пытаюсь протискиваться сквозь толпу, но она слишком плотная. Так я никогда не нагоню.
Из такси выходит пассажир. Молодая женщина, с руками, полными покупок, хочет сесть в такси, но я встаю перед ней.
— Пожалуйста, — говорю я. — Пожалуйста.
Она отступает на шаг и удивленно на меня смотрит.
Я сажусь в такси. Водителю говорю:
— Мне нужно догнать девяносто четвертый автобус впереди.
Он полуоборачивается, потом кивает. Мы двигаемся вперед. Светофор перед нами переключается на желтый. Водитель останавливается.
— Вы не могли бы проехать? — Я умоляю. — Свет еще не красный.
— У меня заберут права, — говорит он раздраженно. — Куда спешим? Мы время так не выиграем.
— Нет, не то, — выпаливаю я. — В этом автобусе женщина, я ее не видел несколько лет. Я должен ее догнать. Она может сойти.
— Успокойся, приятель, — говорит водитель.
И старается как может. Там, где полоса расширяется, он обгоняет пару автобусов. Потом дорога сужается, и мы ничего не можем сделать. Вдруг все опять замедляется. Только курьеры-велосипедисты легко протискиваются между полосами движения.
— Вы не могли бы съехать с Оксфорд-стрит и вернуться на нее дальше?
Он качает головой:
— Нет, здесь нельзя.
После еще одного сложного обгона водитель говорит:
— Смотри, приятель, я приблизился, но, если честно, я не догоню его, точно не на Оксфорд-стрит. Тут обычно медленно, но не настолько. Лучше будет выйти и добежать.
— Вы правы. Спасибо.
— Это будет два фунта шестьдесят.
У меня только пятифунтовая купюра в кошельке, и я, не дожидаясь сдачи, говорю ему оставить себе и хватаю сумку.
— Эй! Не та дверь, — кричит он, когда я открываю дверь справа.
Но я знаю, что у меня нет шансов догнать автобус сквозь толпу на тротуаре. Единственная надежда — бежать между встречными потоками движения.
Потный, окутанный дизельными парами, без возможности четко видеть через такие несвоевременные слезы, я бегу, выдыхаю и бегу. На другой стороне движение ускоряется, но на нашей остается, к счастью, без изменения.
Я догоняю автобус недалеко от площади Оксфорд-сквер. Я бросаюсь наперерез и вскакиваю внутрь, пытаюсь бежать вверх по ступенькам, но не могу. Я иду медленно, с надеждой и со страхом.
Джулии там нет. Там, где она сидела, — маленький мальчик с отцом. Я иду в самый перед, смотрю назад на каждое лицо. Иду вниз, вглядываясь в каждое лицо. Ее там нет.
Я продолжаю стоять. Люди взглядывают на меня и отворачиваются. Черный кондуктор с седыми волосами, похоже, хочет что-то сказать, но не говорит. У меня не спрашивают оплаты. Автобус поворачивает на Риджент-стрит. На Пикадилли-Серкус я выхожу вместе со всеми. Перехожу улицу, двигаясь с теми, кто идет рядом. Ветер несет разрозненный мусор. Я вижу передо мной вывеску «Тауэр рекордс».
Закрываю глаза в шоке. Сумка у меня на плече, но руки мои пусты. Я оставил пластинку в такси.
Под стрелой Эроса сижу я и плачу.
1.17
Под статуей Эроса, между туристами, продавцами наркотиков и мальчиками по вызову сижу я. Кто-то заговаривает со мной, но слов я не разбираю.
Я встaю, начинаю идти вдоль Пикадилли, через переход среди замерзших и несчастных, через Гайд-парк, пока не подхожу к Серпентайну. Я раздал все монеты, какие у меня были. Белое солнце почти село. Гуси гогочут. Сажусь на скамью и обхватываю голову руками. Через какое-то время иду дальше. В конце концов прихожу домой.
На моем автоответчике мигает лампочка, и я быстро нажимаю на кнопку. Но там ничего: сообщение от Билли; сообщение про двойные стекла; сообщение от кого-то, кто думает, что я —
