английскими, даже если судопроизводство велось на французском языке. Английский язык обеспечивал как грамматику, так и общую структуру права, в то время как французский вносил лишь технические термины.
В 1362 г. был принят статут, в котором официально признавалось, что "французский язык мало понятен" английскому народу, и, соответственно, предусматривалось, что впредь юридические документы и разбирательства должны быть "заявлены, показаны, защищены, отвечены, обсуждены и рассмотрены" на английском языке. Этот статут лишь признавал, что по мере того, как нормандские преемники Вильгельма все больше вливались в английскую культуру и охватывали ее, английский язык становился неотъемлемой частью официальной государственной практики и языком королевского правления.
Даже после того, как вся власть в высших эшелонах английского государства "перешла из рук туземцев в руки пришельцев", сами норманны все больше одомашнивались английским обществом.97 Наиболее важным событием в их одомашнивании, возможно, стало то, что вскоре после вступления на престол в 1100 г. Генрих I женился на Матильде. Поскольку она была далекой "наследницей саксонского рода", этот союз резко повысил популярность Генриха среди английских подданных, которые, вспоминая "с крайним сожалением о своей прежней свободе", надеялись на лучшие времена теперь, когда "кровь их родных принцев должна смешаться с кровью их новых государей". Однако процесс интеграции нормандских лордов с коренными англичанами шел медленно.
Согласно стандартному историческому описанию, Нормандское завоевание сформировало "характер и конституцию англичан" несколькими способами. Пожалуй, самым важным является то, что "норманнское владычество оживило всю национальную систему", поскольку навязывание сильного лидерства народу, который до этого томился в изоляции от остальной Европы. В той мере, в какой норманны "стали англичанами", они "придали нерв и силу" национальной системе. С другой стороны, в той мере, в какой норманны оставались пришельцами, их зачастую деспотичное правление высвобождало "скрытую энергию англичан" и тем самым "стимулировало рост свободы и чувства [национального] единства". Хотя Нормандское завоевание, таким образом, укрепило монархию и единство английской нации, оно практически не повлияло на английскую идентичность. Таким образом, во многих отношениях Нормандское завоевание было лишь временным катализатором развития Англии.
К концу XII в., чуть более чем через столетие после завоевания, Хьюм описывал обе "нации" - норманнов/французов и англичан - как действующие "в управлении, как если бы они были одним и тем же народом". В высших слоях общества "более домашние, но более разумные нравы и принципы саксов" были "заменены на рыцарские аффекты", а "романские настроения в религии... полностью завладели народом", поскольку католическая церковь укрепила свои позиции. Однако нормандские лорды и их семьи "теперь пустили глубокие корни" и "полностью влились в английский народ". В результате лорды стали разделять "память... о более равном правлении по саксонским принципам" и "дух свободы". Бароны были готовы "потакать" этому духу среди своего народа и желали "большей независимости" для себя. Таким образом, Нормандское завоевание подготовило почву для принятия Великой хартии вольностей.
Если бы мы были вынуждены назвать дату основания английского государства, то, вероятно, ею стал бы 1215 г., когда была подписана Великая хартия вольностей. Блэкстоун, например, почитал Великую хартию вольностей за то, что она "защищала каждого члена нации в свободном пользовании его жизнью, свободой и имуществом, если только они не были объявлены лишенными их по приговору равных или по закону страны". Хьюм привел более подробный контекст, рассматривая подписание Великой хартии вольностей как обновление и развитие "свобод, пусть несовершенных, которыми пользовались англосаксы в их древнем правительстве". Таким образом, Хартия освободила английский народ от "состояния вассалитета", в котором он находился.
Берк также считал, что бароны "всегда хранили память о древней саксонской свободе" и что Великая хартия вольностей не была "обновлением... древних саксонских законов", а, наоборот, "исправлением феодальной политики" нормандских королей. Тем не менее, он по-прежнему называл войско, поднятое баронами, которое поставило короля Иоанна на колени, "армией свободы". Поллок и Мейтланд более тщательно исследовали смысл пунктов Великой хартии вольностей, включая "все ее недостатки", но, тем не менее, они утверждали, что бароны создали то, что "по праву становится священным текстом, ближайшим приближением к незыблемому "фундаментальному статуту", который когда-либо был в Англии... Ибо вкратце он означает следующее: король есть и должен быть ниже закона".
Называя Великую хартию вольностей "договором между королем и его подданными", Стаббс с восторгом называл ее "первым великим публичным актом нации, после того как она осознала свою самобытность: завершением работы, над которой неосознанно трудились короли, прелаты и юристы на протяжении целого столетия". С одной стороны, это был "итог целого периода национальной жизни". С другой стороны, это была "точка отсчета нового периода". Всего шестьюдесятью годами ранее, по словам Стаббса, английская "нация" "едва ли осознавала свое единство", но в Руннимеде она смогла "заявить о своих претензиях на гражданскую свободу и самоуправление как целостное организованное общество". Закрепив эти требования в словах, Великая хартия вольностей тем самым признала "права и обязанности, которые становились все более признанными, пока нация росла в сознании". Затем Стаббс сделал вывод, что "вся конституционная история Англии - это не более чем комментарий к Хартии".
Хьюм признавал, что великие лорды, заставившие короля Иоанна подписать Великую хартию вольностей, сами были норманнами и что они преследовали свои личные интересы, когда обуздывали алчного монарха. Тем не менее, он восхваляет этих великих лордов как "галантных и высокодуховных баронов", которые намеревались "отстаивать честь, свободу и независимость нации с тем же пылом, который они сейчас проявляют при защите своих собственных интересов". Эти бароны, утверждал Хьюм, были "охвачены национальной страстью к законам и свободе; благословениям, к которым они сами рассчитывали приобщиться". Когда король Иоанн "угрожал разрушить церковь и государство, бароны были готовы стать патриотами и возглавить конституционный прогресс нации". По мнению Стаббса, именно "коллективный народ" был автором Великой хартии вольностей, поскольку требования баронов не были самообманом, вымогательством привилегий для себя... [Народ, в интересах которого они действовали, также был на их стороне. Народ в целом, жители городов и деревень, общинники более позднего времени, англичане, сражавшиеся в битвах нормандских королей против феодалов, теперь перешли на сторону баронов.
Как основание английского государства подписание Великой хартии вольностей имеет несколько недостатков. То, что именно нормандские лорды вынудили короля Иоанна признать английские вольности, уже отмечалось. На это можно ответить, что за полтора столетия, прошедших после вторжения норманнов, великие бароны приобрели аккультурацию и стали ценить "древние вольности", которые они первоначально подавляли, захватив Англию. Когда в 1154 г. на престол взошел Генрих II, "норманны и англичане ... так долго жили вместе, что действительно слились в одну нацию". Объединение ускорилось
