принятием Великой хартии вольностей, римско-католическая церковь стала более иерархически дисциплинированной, а английское духовенство, как следствие, все больше "не могло быть патриотом из-за своей преданности Папой Римским". В XIV веке король Эдуард III частично восстановил национальную автономию английского духовенства, настояв на праве короны предлагать назначение епископов. По мнению Ранни, это было важно, поскольку папы "почти всегда назначали иностранцев", и в результате "Англиканская церковь все больше и больше теряла свой национальный характер". Еще хуже то, что эти иностранные епископы, "заседая в палате лордов и управляя страной, были склонны служить делу врагов страны". Аналогичное ослабление папской власти произошло, когда преемник Эдуарда, Ричард II, ограничил церковную юрисдикцию в отношении духовенства во всех случаях, когда речь шла о правах короны.
Когда последующие папы пытались обойти эти постановления, английская "нация" стала "более недовольной Папой и подчиняющимся ему духовенством, чем когда-либо". После того как в 1517 г. Мартин Лютер отрекся от власти католической церкви, английское недовольство начало сливаться с тем, что стало Реформацией, а большая часть Северной Европы восстановила отношения с папством. Все это послужило основой для прихода к власти Генриха VIII, который сумел совместить свое стремление добиться развода с первой женой, Екатериной Арагонской, с отменой в 1534 г. Римско-католической церкви. Вместо нее была создана Англиканская церковь, главой которой стал король, и теперь страна была независима от Рима. При этом "король и нация ... работали вместе; то, что делал король, шло на благо нации".
В соответствии со стандартным историческим повествованием, некоторые из этих событий характеризуются как продукты намерений, и, таким образом, правители и подданные рассматриваются как провидцы, предвидевшие последствия того, что они создавали. Другие представляются как случайные результаты случайностей или мелких корыстных интересов. Так, например, разрыв с Римом в период правления Генриха VIII содержал в себе понемногу и того, и другого. С одной стороны, необходимость иметь наследника мужского пола была крайне важна для короны, а приход Реформации стал мощным катализатором освобождения Англии от папского влияния. Однако, порвав с Римско-католической церковью, Генрих также "обеспечил возникновение английской протестантской церкви, от которой он сам бы в ужасе отшатнулся". Генрих также нашел парламент очень сговорчивым, когда просил поддержки в борьбе с Папой. В результате парламент стал "прежде всего законодательным собранием".
Однако случайности и происшествия не являются материалом, из которого государство может легитимировать свой суверенитет. Должен быть момент, когда народ соглашается на свое правление и, как следствие, обязывает государство следовать трансцендентной социальной цели. Этой трансцендентной целью, как ее характеризует стандартное историческое повествование, является создание и защита традиционных "прав англичан" и сохранение "английских свобод".
Во многом развитие отношений короля с законом происходило параллельно с развитием английской конституции. Сначала появление английского короля политически консолидировало английский народ и, таким образом, обеспечило возможность выработки общей конституции. В дальнейшем расширение суверенитета короля совпало с укреплением и централизацией национального права, и король стал проводником или, лучше сказать, главной силой этого укрепления и централизации. В этот период борьба за первенство между королем и феодалами способствовала этому объединению, поскольку "королевское правосудие" постепенно вытесняло суды сеньоров и тем самым, по крайней мере теоретически, распространяло королевское (национальное) право на всю территорию страны. В то же время парламент постепенно превращался в общенациональное собрание, в котором корона соперничала с феодалами за политическое господство.
Взаимоотношения между короной и парламентом оставались преимущественно симбиотическими вплоть до середины XVII века. В этот период парламент стал основным носителем конституционного развития, поскольку, с одной стороны, личная власть короля все более отделялась от власти короны (а последняя становилась главным хранителем государственной власти), а с другой - роль статутного права и судебных решений расширялась по мере институционального развития центрального государства.
Как ничто другое, английская конституция - это ориентация на историю, в которой прошлое рассматривается как хранилище тех обычаев, которые создали и связали воедино английский народ и его государство. Так, в 1784 г. лорды Мансхелд и Лафборо, главные судьи Королевской скамьи и суда общей юрисдикции, соответственно, вынесли решение, согласно которому командир корабля не может быть привлечен к суду за (якобы) злонамеренное преследование подчиненного в открытом море. Они заявили, что "мудрость веков сформировала морской военный кодекс, который в последнее царствование был собран и в виде акта парламента". Хотя, по их мнению, статут все равно не охватывал рассматриваемый случай, для нас важна та часть их решения, в которой говорится, что "мудрость веков" "сформировала морской военный кодекс". Это действие было согласовано с принятым парламентом статутом путем простого допущения, что последний просто кодифицировал то, что уже было известно как закон. Мнимое идеальное соответствие между "морским военным кодексом", созданным "мудростью веков", и парламентским статутом заранее закрепило последний в истории, которая, хотя и не поддается восстановлению, все же может легитимировать суверенитет в настоящем.
Никто лучше Эдмунда Берка не сформулировал эту ориентацию на историю, приписывая эти обычаи решениям, принятым людьми, чьи личности и мнения сегодня затерялись в тумане истории. По его мнению, английская конституция складывалась постепенно, в ходе истории, по мере того как народ и его лидеры сталкивались с вызовами и проблемами, которые сегодня зачастую не поддаются пониманию. Но то, как они решали эти задачи и решали эти проблемы, тем не менее заложило разум и опыт в матрицу древней английской конституции. Из этого хранилища разума и опыта возникли принципы политики и практики суждения, которые отражали коллективную мудрость, далеко выходящую за рамки понимания отдельного человека или абстрактной идеологии. По словам Берка:
Наша конституция - это предписывающая конституция; это конституция, единственным авторитетом которой является то, что она существовала в течение длительного времени... Презумпция в пользу любой устоявшейся схемы управления против любого неопробованного проекта заключается в том, что нация давно существует и процветает под ее управлением... [Нация] - это сознательное избрание веков и поколений; это конституция, созданная тем, что в десять тысяч раз лучше выбора; она создается особыми обстоятельствами, случаями, темпераментом, склонностями, моральными, гражданскими и социальными привычками народа, которые раскрываются только через длительное время... Отдельный человек глуп, толпа на мгновение глупа, когда действует без размышлений; но род мудр, и, когда ему дается время, как род он всегда действует правильно".
Уже в 1600 г., если не раньше, выражение "древняя конституция" обозначало "привычку ума", при которой политические дебаты в Англии часто разворачивались "на предположении, что существует древняя конституция, которая является обоснованием всех прав и сама обоснована прежде всего своей древностью". Например, в 1608 г. сэр Эдвард Коук вынес решение, в котором
