находится в их распоряжении". Это верно, но было ли оно в их распоряжении? Или же он, как и его предшественник, был в основном источником займов для городов и меньшинства зажиточных и знающих крестьян, которые могли воспользоваться его услугами?
Главным источником кредита оставался ростовщик. "Когда ресурсы не работают, - говорил субпрефект Брив-ла-Гайярда (процветающего города в процветающем районе) в 1852 г., "крестьянин просит, а хозяин прибегает к ростовщичеству". Если попрошайничество было характерно для беднейших слоев населения, то ростовщичество - для менее бедных, которые, в свою очередь, вполне могли остаться без средств к существованию. Большинство историков Франции начала и середины XIX века настаивают на решающей роли долгового бремени крестьянства. На этом настаивают и современные исследователи. "Ростовщичество - это болезнь, которая подрывает страну", - отмечал офицер армии в Верхней Вьенне (1845 г.). "Далекие от всякого сверхвидения, отрезанные от внешнего мира, - объяснял в 1856 г. префект Басс-Альп, - большинство жителей нашего округа являются добычей мелких тиранов, делающих деньги из всего". Ростовщичество, чума бедных регионов, - одно из бедствий Лаураги, заявлял М.Ф. Паризе в 1867 г.?° Экономисты XIX в. были менее озабочены вредом ростовщического кредита, чем местные чиновники и знатные особы: "Дать кредит - значит дать время", - объяснял Фредерик Бастиа. "Отдать время другому - значит отдать ему драгоценную вещь". Вывод очевиден. Бальзаковский Серизет дает в долг 10 франков во вторник и ждет 12 обратно в воскресенье утром; при 20 процентах в неделю он удваивает свои вложения за пять недель.
Ростовщик получал не только деньги, но и власть. Его власть над должниками была огромной. Но чаще всего кредиторы требовали всевозможных доплат, заставляя своих жертв оплачивать выпивку, еду, судебные издержки, подвергая их различным видам эксплуатации и унижения, что еще более удручало людей, для которых важен каждый цент, каждый кусок хлеба или кувшин молока. Многие осуждали зло ростовщичества, накопительные платежи, которые легко доводят процентную ставку до 25 и 30 процентов. Но никто не исследовал психологическую нагрузку, которую сельские ростовщики, чаще всего сами крестьяне, оказывали на своих должников.
Очевидно, что восстание против ростовщичества было одной из главных тем 1848-52 гг. Возможно, оно также внесло свою лепту в распространение антисемитизма в сельской местности. Безусловно, сильное отождествление еврея и ростовщика было важной чертой националистической политики Третьей республики. Тем не менее, за исключением городов, где это отождествление, по-видимому, прочно вошло в миф рабочего класса, а также Эльзаса и Лотарингии, где евреев ненавидели даже больше, чем лесных сторожей, я не нашел ни одного упоминания о еврейском ростовщичестве. Большинство кредиторов, как уже говорилось, это были местные жители - различные знатные люди, включая землевладельцев, зажиточных фермеров, мельников, трактирщиков и ремесленников; священники, у которых иногда было множество должников; и, конечно, нотариусы, вкладывавшие как деньги своих клиентов, так и свои собственные, и, конечно, не все они взимали ростовщические ставки. Но каково бы ни было их социальное или экономическое положение, ростовщики и ростовщичество продолжали оставаться неотъемлемой частью сельской экономики и основным источником беспокойства сельских жителей до тех пор, пока нехватка денег не ослабла и процентные ставки не снизились в 1890'е. Окончательное освобождение произошло только за счет прибыли, полученной крестьянами во время войны 1914-18 гг.
Все это позволяет предположить, что переход к денежной экономике был растянут в ряде регионов на достаточно короткий период, приходящийся примерно на последнюю треть XIX века. Начало этого процесса примерно совпадает с началом Третьей республики. Именно тогда, очень медленно, жители страны осваивали жесты, связанные с обращением с монетами, взвешиванием их в руке.
В 1887-1895 гг. бумажные деньги, хотя и мало использовавшиеся в сельской местности до войны, также пережили огромный скачок в обращении. В конце Второй империи бумажные деньги были чужими для многих регионов Франции, а к 1887 г. их количество в обращении едва ли удвоилось. Однако за последующие восемь лет их количество увеличилось в шесть раз. В дальнейшем темпы замедлились, и к 1913 г. для десятикратного увеличения объема потребовалось 26 лет. Триумф бумажных денег наступил только после Первой мировой войны, но за предшествующие четверть века они достигли значительных успехов.
Поэтому, к какому бы показателю мы ни обращались, 1880-е годы и последовавшие за ними четверть века представляются переломными как в этом, так и в других отношениях. Об этом свидетельствует обращение и использование денег, накопление и опора на сбережения, выплата заработной платы наличными, в конце концов, показатели обращения бумажной валюты. Традиционная экономика явно сдавала свои позиции. Наличные деньги в традиционной экономике с большими усилиями откладывались в запас, как зерно в амбаре. Сфера их применения была столь же ограничена, как и их количество. Как только была пройдена стадия натурального хозяйства, как только замкнутый круг, в котором было неважно, какими монетами пользоваться, а чаще всего вообще не пользоваться, разорвался, деньги приобрели огромное значение не только как средство обмена, но и как средство измерения всего, универсальный язык, который все понимали и на котором все хотели говорить.
Как близко и в то же время как далеко то время, когда люди говорили "un sou c'est un sou" и имели в виду то, что говорили!
В конце века верующие выходили на службу в Великий четверг, вооружившись деревянным молотком. "В определенный момент службы священник бросает свою книгу на землю, и тогда все наносят многократные удары по лавкам и стульям. Это называется tuer les Juifs". (Traditions populaires, p. 44.)
Глава 4. НАЕДИНЕ СО СВОИМИ ТОВАРИЩАМИ
Поэтому у древних есть право на расстояние. Это тот, у кого есть другие мотивы, и кто не может знать, что он будет делать.
--БЕРТРАН ДЕ ЖУВЕНЕЛЬ
В конце XVIII века, когда интендант Гаскони захотел построить дороги, соединяющие эту область с соседними провинциями, жители Ауша, как буржуа, так и простые люди, запротестовали: "У нас есть все, что нужно для нормальной жизни. Наши соседи придут и заберут то, чего им не хватает, а мы не нуждаемся в том, что они могут нам предложить". Подобная позиция сохранялась на протяжении большей части XIX века. Но не весь. Как заметил один сельский врач незадолго до Первой мировой войны, за последние 25 лет произошла "глубокая нравственная эволюция": "Раса [становилась] отделенной от этой земли, которую она так любила".
Упорное выживание местной и бытовой автаркии тесно связано с выживанием, описанным в главе 3; и снова водораздел перемен, похоже, находится в районе 1880-х годов. В 1794 г. Сен-Жюст проницательно указал на связь между частным
