создать основную аналитическую базу для изучения того, как наши поля восприятия стали полностью насыщены процессами дигитализации и датафикации. В результате старые способы репрезентации нарушаются и требуют от нас заново задуматься об изменчивости знания в связи с легитимностью войны, как она изображается в истории и памяти. В то же время, показывая, как старые модели военно-гражданских отношений нарушаются моделями партиципативной войны, мы закладываем основу для того, как мы исследуем данные, внимание и контроль в остальной части книги.
Экология старой войны
Исследователи медиа и репрезентации стремятся подчеркнуть важность медиатизации современных военных действий (Cottle 2006; Hoskins and O'Loughlin 2010; Maltby 2012; Patrikarakos 2017; Singer 2018; Merrin 2018). Однако для многих стратегов и ученых, занимающихся вопросами значимости военной мощи, СМИ, как правило, рассматриваются как вспомогательное средство по отношению к основной деятельности военных, направленной на достижение военных целей правительства. Однако по мере того, как противники стали активнее использовать Интернет для распространения своих сообщений, вооруженные силы демонстрируют все большую озабоченность информационной средой и развивающимися отношениями между войной и ее представлением в СМИ. Как следствие, идентификация и обозначение новых моделей конфликта стали множиться. В основном эти анализы проводятся в рамках парадигмы двадцатого века о войне и СМИ, где доминирующая модель строится в терминах вещательных СМИ, а не индивидуального участия. В результате ученые склонны искать преемственность с существующими интерпретациями войны, объясняя новое проведением параллелей с прошлым в надежде, что вооруженные силы смогут реорганизовать себя для более эффективного управления риском, случайностью и неопределенностью.
Конечно, существует история теорий так называемой "новой войны". Впервые опубликованная в 1999 году работа Мэри Калдор занимает особое место в этой области (Kaldor 1999, 2007, 2012, 2013). Она пишет, что "именно логика упорства и распространения, как я поняла, является ключевым отличием от старых войн" (Kaldor 2013). Хотя ученые нашли много поводов для критики в концепции новых войн, "Радикальная война" - это не обновление тезисов Калдор, а скорее фундаментальный разрыв с ними. Отчасти это объясняется тем, что возникло невероятное новое пространство сражений в социальных сетях, беспрецедентно сложное, масштабное, постоянное и распространенное, что, безусловно, повлияло на то, как ведутся войны. Более того, как мы объясним ниже, процессы цифровизации в корне разрушают модели военно-гражданских отношений двадцатого века.
Тезис о новых войнах не позволяет уловить динамику новой экологии войны как противоречивого пространства, порождающего Радикальную войну. Таким образом, в большинстве своем книги о войне лишь по касательной рассматривают войну и ее репрезентацию. Это становится очевидным при рассмотрении перехода от объяснения войны в терминах моделей войны "государство против государства" - моделей, которые подчеркивали способ, которым технологии структурировали и сделали понятным хаос битвы (Bousquet 2008; Lindsay 2020), - к тем, которые пытались осмыслить глобальные повстанческие движения, терроризм и политический ислам (Kilcullen 2009; Devji 2005, 2009). Хотя литература о повстанцах, терроризме и вызовах, бросаемых политическим исламом, в первую очередь была обусловлена событиями 11 сентября и GWOT, ее истоки лежат в дебатах о "новых и старых войнах" (Fukuyama 1992; Huntington 1996; Kaldor 1999; Shaw 2003; Münkler 2005) и стремлении американских военных совершить революцию в военном деле. Идея революции в военном деле имеет длинную траекторию, восходящую к середине XX века, но целью всегда было обеспечить опережающий военный потенциал Америки. Результатом этого стало развитие технологий, использующих преимущества, например, точности, скрытности, цифровой связи, сетей и революции в области разведки, наблюдения и рекогносцировки (Arquilla and Ronfeldt 1993; Krepinevich 1994; Hundley 1999; Rasmussen 2001; Lonsdale 2003; Kagan 2006; Coker 2012).
После 11 сентября, по мере того как вооруженные силы осваивали противоповстанческие действия, возможность кибератак, операции влияния и гипермедиа, в литературе произошел дальнейший отход от обсуждения противоповстанческих действий (Nagl 2005; Ucko 2009) в сторону стратегических коммуникаций, пропаганды поступков и психологической войны (Arquilla and Borer 2007; MacKinlay 2009; Bolt 2012; Freedman and Michaels 2013; Rid 2013; Briant 2015a, 2015b). После вывода американских и коалиционных войск из Ирака в 2011 году эта работа уступила место новым текстам, критикующим контрповстанческую деятельность (Porch 2013; Smith and Jones 2015) или пытающимся осмыслить ход военных действий в Сирии, Крыму и Донецке (Lister 2015; Hashim 2018; Fridman 2018).
Вслед за тем, как стремительно меняются способы ведения войны, мы стали свидетелями появления множества ярлыков для описания войны и военных действий. Эти "новые" парадигмы отражают тревожное признание того, что способы ведения войн меняются быстрее, чем наша способность их осмыслить. Так, после дебатов о новых и старых войнах в начале 2000-х годов мы имеем подходы к ведению войны четвертого поколения (Hammes 2004); глобальные повстанческие движения (Kilcullen 2009; MacKinlay 2009); нерегулярные войны (Rid and Hecker 2009); алгоритмические войны (Amoore 2009; Suchman 2020); война по доверенности (Hughes 2012; Mumford 2013); гибридная война (Hoffman 2007; Fridman 2018; Galeotti 2019); конфликт полного спектра (Jonsson and Seely 2015); неоднозначная и нелинейная война (Galeotti 2016); ускоренная война (Kallberg 2018; Carr 2018; Horowitz 2019a); серозоновая война (Echevarria 2016; Lohaus 2016; Jackson 2017; Wirtz 2017; Lupion 2018; Cormac and Aldrich 2018), теневая война (McFate 2019); полное спектральное доминирование (Ryan 2019); суррогатная война (Krieg and Rickli 2019); лиминальная война (Kilcullen 2020); асимметричные убийства (Renic 2020); информация на войне (Seib 2021); военный ИИ (Johnson 2021); варбот (Payne 2021); викарная война (Waldman 2021); война идентичности (Jacobsen 2021); и, благодаря Агентству перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США, мозаичная война.
Многие из этих моделей войны и военных действий имеют общий корень в том, что они пытаются объяснить или разработать, как справиться с ощущаемым крахом бинарных категорий войны/мира, комбатанта/гражданского, внутреннего/внешнего. В этом отношении они стремятся объяснить войну как "пространство деятельности, которое этически неоднозначно, с неопределенными контурами" и "сложной внутренней структурой" (Fuller and Goffey 2012, p. 11). В отличие от тотальной войны, эти войны редко бывают войнами государства с государством, а чаще всего носят нерегулярный характер и ведутся по доверенности. Силы войны тянутся через морские и торговые пути (Khalili 2020) на Ближний Восток и иногда выливаются в террористические атаки в мегаполисах Европы и США. В то же время логистика войны прослеживается через периферийные регионы в Сомали, на Ближнем Востоке, в Сахеле, на Филиппинах и в других местах. Противники находятся за границей, но и внутренние угрозы возникают благодаря связям, которые люди устанавливают в Интернете. В войнах используются технологии, разработанные для обычных боев, и в то же время импровизированные, иногда созданные по проектам, предоставленным иностранными державами, и в то же время изготовленные из коммерчески доступных продуктов (Cronin 2020).
Распространение книг, пытающихся объяснить, как развивалась война после 11
