1918 года была готова вступить в войну, чтобы ее защитить), армяне знали, что их единственной надеждой было так называемое "вильсоновское" урегулирование границ в восточной Анатолии, и, следовательно, они были преданы союзниками, которые обещали им такое расширение территории, но в конечном итоге были преданы всеми сторонами.
Несмотря на то, что именно этот вариант, возможно, имел наилучшие шансы свергнуть советский режим (если бы Берлин желал такого исхода, а не считал полезным сохранение власти Ленина), и, безусловно, оказал наиболее глубокое влияние на начало гражданских войн, "немецкая ориентация" 1918 года сегодня в значительной степени забыта. Во многом потому, что немцы, конечно, проиграли мировую войну, а те русские, украинцы, грузины, казаки и другие, кто принял эту ориентацию, оказались в неловком положении по отношению к победителям и не имели желания после этого события транслировать свой прежний, злополучный выбор. Тот факт, что экспансионистская политика Германии на Востоке в 1918 году была названа прародительницей последующего нацистского стремления к Lebensraum, также не позволил тем, кто был соучастником этой политики, трубить об этом, поскольку эта тема стала очень горячей исторической картофелиной, начиная с 1950-х годов.
В то время, в 1918 году, "германская ориентация" вызывала такое же отвращение у Партии левых социалистов-революционеров, которая откололась от ПСР и стала союзником большевиков в коалиционном правительстве с декабря 1917 года, но затем вышла из состава Совнаркома в марте 1918 года в знак протеста против подписания советско-германского Брест-Литовского договора. В июне-июле 1918 года они участвовали в убийстве германского посла в РСФСР графа Вильгельма фон Мирбаха и берлинского военного губернатора Украины генерала Э.Г.Х. фон Эйхгорна, а также организовали вооруженное восстание в Москве, в то время как сторонник левых эсеров полковник М.А. Муравьев, который к этому моменту фактически являлся главнокомандующим Красной армией, синхронно возглавил восстание против советской власти в Симбирске на Волге и объявил войну Центральным державам: еще одна гражданская война внутри гражданских войн. Кроме того, у левых эсеров было много союзников в самой большевистской партии, в основном в лице левых большевиков вокруг Н.И. Бухарина, которые были в равной степени потрясены перспективой заключения договора с кайзером и тем самым предательства революционного движения в Германии, но которые в конце концов не смогли отвратить Ленина от его решимости спасти "здорового ребенка" русской революции, даже если это означало лишение (если не аборт) немецкого младенца, поскольку Германия была "только-только беременна революцией". Итак, 3 марта 1918 года был подписан Брест-Литовский мирный договор. По его условиям Советская Россия становилась фактически союзником (потенциально - вассалом) имперской Германии и других Центральных держав.
Однако это вряд ли решило проблему ориентации. Хотя на заседании ЦК большевиков 23 февраля 1918 года Ленин все-таки добился голосования за принятие германских условий мира, он сделал это, лишь пригрозив уйти из Совнаркома, если не добьется своего, и даже тогда заручился поддержкой лишь меньшинства присутствующих: восемь человек проголосовали за мир, четверо против, а четверо (включая Троцкого) воздержались. Более того, уже тогда ясно, что без тщательной подтасовки секретарем партии Я.М. Свердловым выборов на Четвертый (Чрезвычайный) Всероссийский съезд Советов (14-16 марта 1918 года), обеспечившей ленинское большинство, и без давления на местные комитеты, отбиравшие большевистских делегатов, с целью заставить их придерживаться принципа "демократического централизма", договор не был бы ратифицирован. Более того, условия Брест-Литовского договора были настолько откровенно грабительскими, что лишали его всякой моральной силы, и все подписавшие его стороны немедленно решили его игнорировать: "Мир был подписан, но де-факто война продолжалась". Очень скоро германская армия продвинулась за согласованную демаркационную линию на северо-западе, заняв Полоцк, Оршу и Бобруйск, а турки собрали армию ислама для захвата Закавказья и двинулись к Еревану и Баку. Тем временем советское правительство продолжало создавать основы Красной армии - новые силы были названы "экранами", а не армиями, но это никого не обмануло - и пыталось скорее сорвать, чем причалить Черноморский флот; в то время как анархисты, левые эсеры и отрекшиеся левые большевики перебрасывали партизанские силы, оружие и средства через новую границу в Украину, чтобы активизировать сопротивление австро-германской оккупации.
Не то чтобы левых большевиков и им подобных больше устраивала "союзническая ориентация". Когда 22 февраля 1918 года, всего за день до принятия решения о заключении договора с Германией, большевики получили через французскую военную миссию в России ноту, в которой официально предлагалась помощь союзников в сопротивлении Центральным державам (чьи войска в течение предыдущей недели продвигались к Петрограду), Бухарин был возмущен. В протоколе заседания ЦК большевиков, состоявшегося в тот день, он утверждал, что "союзники вынашивают план превращения России в одну из своих колоний", и указывал, что "немыслимо принимать поддержку от империалистов любого рода". Ленин не присутствовал на заседании, но, даже выступая за подписание договора с Германией, подал записку с указанием товарищам: "Прошу добавить мой голос за то, чтобы взять картофель и оружие у англо-французских империалистов-грабителей.
Что касается Троцкого, то даже после ратификации договора с Германией (который он очень не хотел принимать) сам нарком иностранных дел с удовольствием поддерживал связи с союзниками, в частности с британским агентом в Москве Р.Х. Брюсом Локхартом, с которым он был в прекрасных отношениях. Заявление Локхарта в его мемуарах о том, что "вплоть до конца июня [1918 года] существовала разумная перспектива достижения modus vivendi" между Москвой и союзниками, является небольшим преувеличением и опровергается документальными данными: совершенно неожиданно, 20 мая 1918 года, после почти трех месяцев попыток убедить Уайтхолл в бессмысленности Брест-Литовского договора и в том, что Германия и Советская Россия неизбежно столкнутся (тем самым открывая путь для интервенции союзников в Россию с согласия советского правительства), Локхарт совершил разворот, признав, что:
В этом вопросе я откровенно признаю, что [ситуация] настолько изменилась, что согласие большевиков уже не является столь важным соображением, как раньше. Наша большая опасность - это не [большевики], а [про]германская контрреволюция.
Однако, чтобы еще больше запутать традиционные представления о параметрах "гражданских войн в России" и вмешательства в них союзников, стоит подчеркнуть, что, тем не менее, по крайней мере до этого момента (середина мая), интервенция союзников в Россию с согласия Москвы оставалась возможной; и что большевики - или, по крайней мере, очень многие большевики, а возможно, и большинство из них - не были полностью привержены прогерманской ориентации. Это стало наглядно видно, когда 6 марта 1918 года, через три дня после подписания Брест-Литовского договора, первый контингент союзных "интервенционистских" сил (130 человек королевской морской пехоты) сошел на берег в Мурманске - не со всей дури, а с письменного разрешения большевистского председателя местного Совета, который позаботился
