и зеркала
Однако эта аномия была вызвана не только гражданскими войнами: В значительной, хотя и неисчислимой степени сами гражданские войны (и сопровождавшие их смерть, болезни, разврат и разрушения) были следствием более масштабной борьбы - Первой мировой войны, которая с 1914 по 1918 год подготовила почву для горькой жатвы, собранной после 1918 года в Восточной Европе, России, Закавказье, Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке, в потрясениях, далеких по географическим масштабам от кабины Западного фронта, но тесно связанных с ним. Таким образом, "русские" гражданские войны составили не отдельный том истории страны, а заключительные главы того, что историки вслед за Питером Холквистом стали называть "российским кризисным континуумом"- сменяющих друг друга волн войны, революции и социально-экономического коллапса, сопровождавшихся потрясениями в расселении, массовой психологии и культурных нормах, которые, помимо прочего, освящали насилие и приучали к обыденным потрясениям и порой совершенно безумным (и в то же время освобождающим) художественным экспериментам. Однако, несмотря на новаторские усилия Джеффа Эли переосмыслить наше понимание конца войны на Востоке как универсального кризиса империи и процесса государственного строительства, преемственность между мировой войной и Гражданской войной в России еще не полностью проникла в научные работы по последней. И это несмотря на то, что на менее поверхностном уровне, чем может показаться на первый взгляд, некоторые знаковые военные подразделения гражданских войн имеют четкую родословную, восходящую к мировой войне: например, Чехословацкий легион (самая мощная из всех антибольшевистских сил в 1918 году) ведет свое происхождение от чешской дружины царских времен, а латышские стрелки (преторианская гвардия большевиков в 1918 году) также были рождены на Восточном фронте армии Николая II, а не Троцкого (как и не менее прославленные корниловцы белых).
Пуповинная связь между Первой мировой войной и "российскими" гражданскими войнами прослеживается и в вопросе, который стал основополагающим для зарождения борьбы : он разделил жителей бывшей империи в месяцы до и после октября 1917 года (подтверждая тезис о непрерывности) и определил соперничающих преемников Романовых и Временного правительства более четко, чем могло бы быть в ином случае (но одновременно еще больше запутал воды "российских" гражданских войн). Это был вопрос об иностранной интервенции в Россию, который возник еще до Октября (поскольку во время мировой войны в стране находились военные миссии союзников) и наложил отпечаток на все послеоктябрьские события. Это уже давно было понятно как в западных, так и в советских описаниях гражданских войн. Современная большевистская пропаганда, например, обычно изображала белых лидеров не более чем марионетками дяди Сэма, Джона Буля и микадо; а советская историография в самом грубом виде "свела Гражданскую войну к трем "кампаниям Антанты"", поскольку империалистический заговор "вписывался в большевистское мировоззрение". Точно так же белые пропагандистские листовки того времени (когда они не разглагольствовали о расовой дискриминации евреев, мадьяр и китайцев или не поносили советское правительство как отвратительную охлократию) регулярно рисовали Ленина и Троцкого как прислужников кайзера и утверждали, что Красной армией "руководили немецкие офицеры" - даже после краха имперской Германии в октябре-ноябре 1918 года. А после победы красных в гражданских войнах белые мемуаристы привычно приписывали поражение своего движения предательству союзников - эта точка зрения сохранилась среди эмигрантских апологетов белых и в постсоветское время.
* * *
Какими бы ни были недостатки пристрастного и частичного анализа как красных, так и белых (а их множество), они, по крайней мере, имеют существенную заслугу в том, что напоминают нам о той стороне гражданских войн и иностранного вмешательства в них, которая в значительной степени затушевана в западной историографии, но которая была ключевой в решающие месяцы 1917-18 годов. Речь идет о проблеме "ориентации" (orientatsiia), с которой сталкивались все предполагаемые участники зарождающихся гражданских войн, являвшихся в значительной степени дополнением к более широкой, мировой войне: для всех народов старой империи иностранная интервенция - реальная и ожидаемая, требуемая или отвергаемая - выступала более чем в одном обличье. В частности, она могла быть союзнической или "немецкой". Обычно существовал выбор (хотя и тот, который мог бы предложить Гобсон). Так, некоторые украинские националисты смотрели на Центральные державы (в частности, во времена гетманского правительства П.П. Скоропадского в апреле-декабре 1918 года, хотя это имело корни в проукраинской политике, спонсируемой в Берлине и Вене во время и даже до Первой мировой войны) и находили в этом поддержку среди различных русских: некоторые предсказуемые (перебежчик белый полководец полковник П.Р. Бермондт-Авалов, например, и праволиберальный, антибольшевистский, подпольный Национальный центр); другие - менее (например, отчаявшийся либерал П. Н. Милюков, чьи сторонники Антанты были безупречны до 1918 года). Конечно, многое зависело от близости и случайности: так, Донское казачье войско, как и Киевское, в 1918 году стремилось к сотрудничеству с Берлином, когда австро-германские войска подходили к Ростову, Таганрогу и Новочеркасску, а более отдаленное и, таким образом, защищенное Кубанское казачье войско этого не сделало и вместо этого (по крайней мере, вначале) оказало помощь яростно проальянсной, антибольшевистской Добровольческой армии. Финские националисты, как и гетманские украинцы, пригласили немецкую интервенцию в начале 1918 года, а 9 октября того же года пошли дальше, пригласив принца Фридриха Гессенского, шурина кайзера Вильгельма II, занять трон нового Королевства Финляндия. В этом финны подражали литовцам, чей национальный совет (Тарыба) ранее предложил престол нового Литовского королевства князю Вильгельму Урахскому. (Он принял это предложение 13 июля 1918 года и взял имя короля Миндаугаса II, но не был коронован.) Тем временем эрцгерцог Вильгельм Франц фон Габсбург, получивший новое прозвище Василий Вишиваный ("Василий Вышитый") за привычку носить украинские рубашки под военной формой, задумал короновать себя королем Украины и имел определенную поддержку в этой стране (в частности, со стороны Андрея Шептицкого, митрополита-архиепископа Украинской греко-католической церкви).
Небольшевистские социалисты по всей старой империи (включая сторонников Украинской Народной Республики, которую Скоропадский сверг в апреле 1918 года) были в целом потрясены этими махинациями и выступали против прогерманской ориентации, хотя меньшевики (чье родство и исторические контакты с немецким социалистическим движением было трудно отбросить), как правило, были менее просоюзническими, чем члены Партии социалистов-революционеров. Это отчасти объясняет, почему меньшевики, управлявшие новой независимой Грузинской Демократической Республикой с мая 1918 года, приняли протекторат Германии над своей страной (по Потийскому договору, 28 мая 1918 года), хотя главным стимулом этого шага был поиск оплота против вторжения на грузинскую территорию сил союзника Германии, Османской империи, которая в то время была занята (в сотрудничестве со своими азербайджанскими партнерами) захватом новообразованной Армянской Демократической Республики. Со своей стороны, зажатые между мусульманскими Турцией и Азербайджаном и Грузией, которая претендовала на большую часть своей территории (и в конце
