расистских нарративов, отчасти потому, что американцы начинают видеть исторические корни полицейского насилия в рабстве и Джим Кроу.
Полицейское насилие - это внутреннее выражение милитаризации, которую Арриги называет одной из главных отличительных черт гегемонов, находящихся в свободном падении.5 Государства, которые фактически выполняют роль самозваных полицейских мира, в конечном итоге милитаризируют свой экономический рост и свои социальные нормы. Это структурная проблема упадка, усугубляемая параноидальными аспектами упадка как риторики угроз и потерь. В Америке с 1970-х годов имущественная элита чувствует себя все менее защищенной в отношении своих активов и своей безопасности. Неэлиты стали еще менее уверены в своей безопасности. Оба эти чувства оправдывали растущее стремление контролировать общество во время долгого спада от Никсона до Трампа.
Британские "новые левые" рано разработали убедительный ответ на классовую и расовую динамику имперского упадка. Их комплексная модель культуры контрацепции бесценна для американцев, размышляющих о проблемах и возможностях общества, формирующегося в условиях угасающей гегемонии. Но у "новых левых" были и диагностические недостатки, которые стоит отметить. Их интеллектуальное движение в значительной степени осталось инакомыслием, меньшинством и академической позицией в британском обществе, которое все еще дрейфует вправо, все еще кружит вокруг утраченного величия, все еще выходит из Brexiting. Оглядываясь на мыслителей "новых левых", можно подумать, что они верили в то, что ничто никогда не меняется достаточно быстро или в правильном направлении. То, что преобразующее рабочее движение так и не появилось, остается разочаровывающей загадкой. Это любопытное "слепое пятно" для историков, которые были настроены на то, что Арно Майер назвал "упорством старого режима".
Огромная сила - попытка понять одно конкретное государство и его национальные культуры - была также ограничением при осмыслении силы долгой и глобальной буржуазно-индустриальной революции. Возможно, в Великобритании эта революция уже ушла в прошлое, но в Китае и на Глобальном Юге она все еще идет своим чередом. В интегрированной мировой системе обществ и экономик капитализм продолжает расширяться и обновляться. Социалистическая революция, если она последует за глобализацией индустриального и постиндустриального среднего класса, может быть еще очень далека. Старые элиты и олигархические формы остаются сильными как в Великобритании и США, так и во всем развитом мире.
Между тем, проблема, преследовавшая "новых левых", заключалась в заражении народного/демократического популистским/авторитарным. Эту проблему они не могли решить ни в теории, ни на практике. Их блестящая диагностика упадочного консерватизма и страстные афирмации борьбы рабочего класса - определяющие для поколения Э. П. Томпсона и Рэймонда Уильямса - не смогли привести к политическим преобразованиям в Великобритании. Жизнеспособность и энергичность буржуазных и традиционных институтов, похоже, застала их врасплох. Успешный торийский союз элитных лидеров и неэлитных избирателей, подобно плутократическо-популистскому призыву Трампизма сегодня, - это трудно взламываемый замок. Социальный консерватизм экономически маргинализированных слоев населения теперь скорее установленный факт, чем политический сюрприз. Правые коалиции тэтчеризма тогда и Трампа сейчас - привычный феномен политики упадка. Но они становятся все более радикалов в современной Америке. Британский пример, даже как упущенная возможность, жизненно важен по этой причине. Он указывает на необходимость прямого и согласованного интеллектуального разоружения деклинизма, ностальгии по сверхдержавам, которая является культурным реактивным топливом правого популизма. Этот проект должен быть не просто академическим, не просто маргинальным, прогрессивным, диссидентским кружком. Хорошая новость заключается в том, что войны за его историю уже стали общенациональной дискуссией, поэтому аргументы против замораживания американской жизни в исключительном образе отцов-основателей или технократов времен холодной войны - уже на свободе.
В главе 4 я обращаюсь к более широкому кругу культуры и медиа за пределами академических институтов. Но поскольку вопрос об исторической войне носит образовательный характер, я хочу сначала рассмотреть проблемы и возможности культурного агентства для гуманистов и историков. Давайте вернемся к истории "новых левых" как университетского движения, созданного для того, чтобы противостоять турбулентности нации, находящейся в беде и упадке. Один из ключевых принципов, установленных Перри Андерсоном в его эссе 1960-х годов, заключается в том, что идеи сами по себе всегда подвержены истории. Размышлять о конце империи в Великобритании означало мыслить в рамках, установленных существующими условиями. Интеллектуалы могут воображать, что они видят за углом his-tory, но линии горизонта будущего, в конечном счете, незыблемы. Точнее, национальная культура, сформированная десятилетиями империализма, не может разрушиться в одночасье.
В 1968 году Андерсон подвел итоги заторможенного развития английских идей в работе "Компоненты национальной культуры". По мнению Андерсона, свертывание интеллектуальной жизни Великобритании в условиях замедляющегося роста было заметно во всех областях знаний. Андерсон осуждал консервативную направленность дисциплин. Для него неудачная модернизация британской политики и британской промышленности означала также неудачную модернизацию самих идей. Главным вкладом Андерсона стала критика статус-кво дисциплин его времени. Они демонстрировали своим студентам презентистский, индивидуалистический и экономический взгляд на социальные отношения и человеческие ценности. Этот взгляд был неживым остатком долгой либеральной гегемонии викторианского правящего класса. По наблюдениям Андерсона, интеллектуальный класс и особенно ученые-социологи думали в основном о стабильных равновесиях и отдельных личностях. Это привело к двум поразительным недостаткам: теории исторических изменений и теории коллективных действий. Эти две интеллектуальные привычки лишили образованную британскую общественность рабочего языка социальных изменений. Это ограничило будущее. И оставили следующие поколения в трясине деклинистской ностальгии.
Масштабность исследования Андерсона практически невозможно воспроизвести в американском академическом и культурном мире, хотя Дэниел Роджерс в "Эпохе перелома" предлагает вдохновенную, синтетическую интеллектуальную историю США с 1975 по 2001 год. Специализированные силосы и гетерогенность современных искусств и наук, а также масштабы, разнообразие и динамизм американского высшего образования делают такую работу более сложной.
Очень трудно анализировать "современный кризис" изнутри кризиса и анализировать предельные точки институционального мышления изнутри института. Но здесь снова бросается в глаза сходство между послевоенными университетами Великобритании и современными университетами США. Проект "новых левых" разворачивался на бурном фоне протестов студентов против недемократической системы, устаревших учебных программ и высоких цен. Конечно, студенческие протестные движения были широко распространены в 1960-е годы, но Великобритания столкнулась с особым кризисом, обостренным культурой сокращения. Как модернизировать институциональную форму и дисциплинарное содержание системы образования, созданной для подготовки элиты для империи, которая больше не нуждалась в управлении? Оба аспекта этой проблемы касаются сегодняшней системы высшего образования США. На уровне институциональной формы и доступа высшее образование США сталкивается с серьезным долговым кризисом, нехваткой средств на факультеты и массой вопросов, не имеющих ответа, относительно обучения студентов, чье будущее уже не соответствует предположениям эпохи Эйзенхауэра об экономическом росте, спросе на американские знания и долгосрочной безопасности профессионально-управленческих карьер.
И, что еще более важно, обращение Андерсона к общей структуре
