и трав. Собирать в пузырьки ароматы мира – вот что было ее страстью. Она пыталась извлекать запахи даже из травы, дождя и влажной земли, тем самым создавая свой собственный чувственный мир. Благодаря ароматам она открыла доступ к месту своей мечты. Некоторые запахи пробуждали в ней нечто магическое, приближая к той женщине, которой она хотела быть. Ее сердце и тонкое обоняние были неразделимы.
Больше всего Флорентине нравилось извлекать эссенции из целебных трав, которые помогают при различных недугах. Жюль любил наблюдать, как она достает свои воронки и склянки, смешивает настойки, запечатывает пузырьки и наклеивает на них этикетки.
Когда дело доходило до того, чтобы вернуть кому-то душевное или физическое равновесие, она умела правильно определять, какая трава или аромат нужны этому человеку.
Долгое время Флорентина занималась своим увлечением только ради забавы, поскольку у матери были на нее другие планы. До того, как Флорентина набралась смелости, чтобы вдохнуть жизнь в свою мечту – изучение природной медицины, она была невидимой, а теперь засияла. Однако, прежде чем это произошло, ей пришлось проделать долгий путь.
Флорентина не понимала, почему зачастую не чувствует себя дочерью своих родителей и самой собой. Она была более чем желанным ребенком. Ее любили. Даже слишком, как ей порой казалось. Однако, хоть их с родителями и связывала семья, это была лишь родственная связь, а не родство душ. Ни внутренним, ни внешним она с ними не делилась.
Флорентина часто задавалась вопросом, можно ли пустить корни в семье, которая тебе не подходит. Она была настолько полна сомнений, что потеряла всякую уверенность. Пока именно Жюль не показал ей, что все возможно. Что почти все возможно, если верить в себя. Пока ее отец, который, хоть и не был на нее похож, но когда-то был с ней близок, не вмешался в ее жизнь. Который слушал ее, интересовался ее миром.
Проводимое вместе время было настолько чистым и искренним, что в какой-то момент они стали понимать друг друга, не обмениваясь ни словом. Между ними росла близость, несколько ослабляющая чувство отчужденности, которое, тем не менее, никогда не исчезало полностью.
Флорентина знала, что ей нельзя жаловаться на жизнь. То, что было у нее, намного превосходило то, что когда-либо будет у большинства людей. Поэтому она старалась ценить это и извлекать максимум выгоды.
Любовь Луизы к дочери была такой сильной, что зачастую перекрывала ей кислород.
Страх потерять Флорентину рос на ее лице, как родимое пятно. Флорентина догадывалась, что, должно быть, до ее рождения жизнь Луизы была наполнена глубокой печалью, и своим существованием Флорентина перекрывала какую-то черную, сосущую пустоту.
Своей любовью Луиза так крепко привязала к себе Флорентину, что в подрастающей девушке, стремящейся к свободе, одновременно рос страх, что мать останется ни с чем, словно пустой сосуд, вырвись она из ее объятий. Так что внутренняя и внешняя свобода оставались заветным желанием, а возможность выйти в мир и быть тем, кем хочется, – неисполнимой мечтой.
Флорентина часто представляла, каково это: жить собственной жизнью. Создавать себя. Однако каждая попытка, какой бы решительной она ни была, заканчивалась неудачей. Своей любовью Луиза очертила вокруг дочери такие тесные границы, что та считала невозможным их пересечь.
Долгие годы подрастающая девушка жила жизнью, которая ощущалась так, будто предназначена ей не судьбой, а Луизой. Жизнью в красивом коконе, слишком тесном, чтобы расправить крылья и научиться летать.
Луиза считала, что точно знает, что хорошо для ее дочери. Она не позволяла ей быть собой, а пыталась изменить везде, где это казалось ей необходимым и возможным. Превратила свои мечты в мечты Флорентины.
В Луизе снова и снова рос страх, что дочь, лишись она влияния над ней, попадет туда, куда у нее не будет доступа.
Какое-то время она даже отправляла Флорентину в художественную школу, потому что, по ее мнению, ничто так не добавляет последних штрихов в образ красивой девушки, как занятия историей и искусством. И потому что это была ее собственная мечта.
Флорентина никогда не любила рисовать. У нее это просто хорошо получалось. Ее хвалили. Поэтому она продолжала. Флорентина не рисовала чистыми красками, предпочитая смешивать цвета. Они струились по полотну, словно шелк, словно симфонии, исполненные на холсте. Девушка использовала то толстые кисти, то тонкие, будто нервные окончания, но что бы она ни делала, все ее работы настолько были наполнены жизнью, что картины буквально выходили за рамки при взгляде на них. В ее искусстве не было ничего искусственного, в каждом сюжете можно было созерцать красоту реальности.
Говорить нечего, у нее был талант. Однако ее сердце билось не ради живописи. А одного таланта, как известно, недостаточно, когда не любишь то, чем одарен. Флорентина хотела стать натуропатом.
– Натуропатом? Милая моя, не выставляй себя на посмешище, – отвечала на это Луиза, не отрываясь от работы.
Именно своей антипатией к планам Флорентины она пресекала любую попытку дочери расправить крылья. У Флорентины возникало чувство, что Луиза видит в ней не ту дочь, которой та является, а ту, которую она выдумала. Ту, которую хотела бы иметь. Ту, которая разделяла бы ее таланты и интересы. Флорентине казалось, что все ее занятия – это домашние задания, которые дает ей Луиза, а не решение задач или выполнение целей, которые ставит перед ней собственная жизнь.
Долгое время она пыталась соответствовать представлениям Луизы. До тех пор, пока не начала ощущать свою жизнь, вернее, ее отсутствие, и не попыталась от этого освободиться. Вскоре мать поняла, что дочь все больше отдаляется от нее, и начала от этого страдать. Как бы ей хотелось стать для Флорентины матерью, которая была бы и другом, и советчицей. Как бы ей хотелось дать дочери то, о чем она всегда помнила бы, что указывало бы ей путь. Но у нее не получалось. Ее собственный ребенок просто ей не открывался. Она чувствовала, что, сама того не желая, неправильно поступает с дочерью.
Флорентина не выдержала занятий в художественной школе и через несколько недель уговорила Жюля ее забрать. Ей было стыдно, что она не смогла оправдать ожиданий Луизы. А Жюля поражало, насколько противоположны мать и дочь и как мало между ними близости.
– Терпеть не могу ее попытки изменить меня по своему вкусу. Я – это я. Я не она. Я не хочу идти по ее стопам. Я хочу проложить свой путь, – сказала Флорентина, глядя в бледно-голубое небо. Жюль молчал.
– Прости, папа. Я тебя разочаровала, да?
Закатав
