всему, что знает, без всякой пользы.
Философия не меняет людей и не исправляет их.23
В конце концов, перебрав дюжину философий и, возможно, перестав быть христианкой, она стала католичкой. Ее обвиняли в том, что она впитала атеизм от своего врача Бурделота.24 Шведский историк, которого поддержал Вольтер,25 считал ее обращение сознательным фарсом: по этой теории она пришла к выводу, что, поскольку истину познать невозможно, можно принять ту религию, которая больше всего импонирует сердцу и эстетическому чувству,26 и дает наибольший комфорт людям. Но обращение в католицизм часто является искренней реакцией после крайнего скептицизма; в глубинах сомнений может утонуть мистицизм. В Кристине были мистические элементы; ее мемуары обращены к Богу. Вера - это защитная одежда; ее полное снятие оставляет интеллектуальную наготу, которая жаждет, чтобы ее одели и согрели. А что может быть теплее, чем красочный, чувственный католицизм Франции и Италии? "Как, - спрашивала она, - можно быть христианином, не будучи католиком?"27
Она долго размышляла над этим вопросом и над многочисленными сложностями, связанными с обращением. Если она откажется от лютеранства, то по законам своего королевства и любимого отца должна будет оставить не только свой трон, но и страну. Каким антиклимаксом такая смена веры стала бы для героической защиты протестантской Европы ее отцом! Но она устала от своих официальных обязанностей, от речей проповедников и советников, от педантичных мелочей ученых, антикваров и историков. И, возможно, Швеция устала от нее. Ее отчуждение земель короны, дорогие подарки фаворитам обедняли и истощали ее доходы. Большинство дворян были настроены против ее политики. В 1651 году вспыхнуло восстание; его руководителей поспешно казнили,28 но активное недовольство сохранилось. Наконец, она заболела. Она подорвала свое здоровье, вероятно, слишком много работая и учась. Часто у нее случались опасные лихорадки с симптомами воспаления легких. Несколько раз она падала в обморок, иногда оставаясь без сознания в течение часа. В 1648 году, во время тяжелой болезни, по ее словам, она "дала обет бросить все и стать католичкой, если Бог сохранит мне жизнь".29 Она была средиземноморской душой, дрожащей на ветреном севере. Она мечтала об итальянских небесах и французских салонах. Как приятно было бы присоединиться к культурным женщинам, которые начинали выполнять свою уникальную функцию по уходу за интеллектом Франции! Если бы она могла взять с собой значительное состояние...
В 1652 году она тайно отправила в Рим атташе португальского посольства, чтобы попросить иезуитов приехать и обсудить с ней католическую теологию. Они приехали переодетыми. Они были обескуражены некоторыми вопросами, которые она задавала: действительно ли существует Провидение, может ли душа пережить тело, существует ли реальное различие между добром и злом, кроме как через пользу. Но когда они уже готовы были бросить ее как потерянную, она утешила их: "Что бы вы подумали, если бы я была ближе к тому, чтобы стать католичкой, чем вы предполагаете?" "Услышав это, - сказал один из иезуитов, - мы почувствовали себя людьми, воскресшими из мертвых".30
Переход в католичество до отречения от престола был невозможен по закону. Но прежде чем отречься от престола, она хотела защитить наследственный характер шведской монархии, убедив Сейм ратифицировать ее выбор кузена, Карла Густава, в качестве своего преемника. Долгие переговоры отложили ее отречение от престола до 6 июня 1654 года. Финальная церемония была почти такой же трогательной, как отречение Карла V за девяносто девять лет до этого. Она сняла с головы корону, отбросила все царские знаки отличия, сняла королевскую мантию, предстала перед Советом в платье из простого белого шелка и попрощалась со своей страной и своим народом в речи, которая довела до слез молчаливых старых дворян и флегматичных бюргерш. Совет обеспечил ее будущими доходами и позволил сохранить права королевы над своей свитой.
Она покинула Стокгольм в сумерках через пять дней после отречения от престола, остановилась в Нюкёбинге, чтобы в последний раз навестить мать, ехала без сна два дня, заболела плевритом, выздоровела и поехала в Хальмстад. Там она написала Гассенди, назначив ему пенсию и послав золотую цепочку. В последний момент она получила предложение руки и сердца от новоиспеченного Карла X; она вежливо отказалась. Затем, переодевшись мужчиной и под именем графа Дохны, она отплыла на корабле в Данию, не зная, что еще тридцать пять лет ей предстоит играть роль в истории.
III. ПОЛЬША ИДЕТ НА КАНОССУ: 1569-1648
Польша в эту эпоху тоже заключила мир с Римской церковью, и весьма поучительно наблюдать, как католицизм так быстро вернул себе в этом королевстве почти все позиции, утраченные им в ходе Реформации. Но сначала давайте с обычной поспешностью отметим политический фон культурной эволюции.
1. Государство
Этот период начинается с выдающегося государственного достижения. К юго-востоку от Польши располагалось Великое княжество Литовское, управляемое собственными князьями и простиравшееся от Балтики через Киев и Украину до Одессы и Черного моря. Рост русского могущества грозил Литве потерей автономии. Хотя ее греко-православное христианство во многом совпадало с российским, она неохотно решила, что слияние с римско-католической Польшей лучше сохранит ее самоуправление, чем объятия русского медведя. Сигизмунд II ознаменовал свое правление подписанием исторической Люблинской унии (1 июля 1569 года). Литва признала короля Польши своим великим князем, послала делегатов на сейм в Варшаву и признала этот сейм, или парламент, своим правительством во всех внешних отношениях; но она сохранила свою собственную религию, свои собственные законы, свой собственный контроль над внутренними делами. Население расширенной таким образом Польши составляло одиннадцать миллионов человек от Данцига до Одессы, от моря до моря. Она, несомненно, была одной из великих держав.
Смерть Сигизмунда II (1572), не оставившего наследника мужского пола, положила конец династии Ягеллонов, начавшейся в 1386 году и подарившей Польше ряд творческих королей и цивилизацию религиозной терпимости и гуманистического просвещения. Шляхтичи всегда возмущались наследственной монархией как нарушением их феодальных прав и свобод; теперь они решили сохранить власть в своих руках, сделав монархию выборной; они учредили шляхетскую республику и сделали будущих королей Польши слугами сейма. Поскольку в сейм входили не только крупные дворяне, или магнаты, но и шляхта (szlachta), или мелкое дворянство, этот план, казалось, воплощал идеал Аристотеля о правительстве, сочетающем монархические, аристократические и демократические элементы во взаимных сдержках и противовесах. Однако в контексте того времени новая конституция означала феодальную реакцию, раздробление власти и руководства, в то время как балтийские конкуренты Польши, Швеция и Россия, превращались в военное единство под влиянием наследственных монархий, имевших право мыслить поколениями. Каждые королевские выборы теперь превращались в аукцион по продаже дворянских голосов тому,
