Он закурил, расслабился, ответил, искренне улыбаясь:
– Конечно не солдат. Я кадровый унтер-офицер лейб-гусарского полка, элитной, так сказать, кавалерии, куда простых мужиков из деревни не брали.
– И что, вы, кадровый унтер-офицер из гусар, элитной, так сказать, кавалерии, так вот просто и добровольно перешли на службу к этому большевистскому быдлу? – продолжала со злой иронией допрашивать хозяйка, будто и не было вовсе бани и того, что там, в бане, было.
– А кто сказал, что добровольно? – Павловский решил не раскрывать себя. «Бережёного, как известно, Господь бережёт, а небережёного конвой стережёт». – Прибыл домой в Новгород после ранения, а там повестка в губвоенкомат, всеобщая, знаете ли, мобилизация. Что же мне, под материнской юбкой скрываться, её и себя под репрессии подставлять? Мы люди военные, собрался и вновь в армию.
Маруся, с интересом слушавшая дискуссию, забралась к «унтеру» на колени, обняла его за шею, прижалась своей нежной щекой к его мощному плечу. А хозяйка не унималась:
– Знаете ли, Иван, я ведь вдова тоже унтера, вначале армейского, потом жандармского. Неплохо знаю унтерские нравы и воспитание. Не мог унтер-офицер найти и выбрать такое прекрасное вино и чешский ликёр для дам, тем паче в нашем захолустном Порхове. В вас всё выдаёт офицерскую кость, манера держаться, говорить, наблюдать, даже молчать. К чему я это всё? – Она легко поднялась, взяла из его пачки папиросу, закурила. – К тому, если вы здесь проездом, взяли бы нас с Марусей отсюда. Куда угодно, хоть на край света, только из советского болота, из этой кровавой жути, из этого мужичьего мрака и надвигающегося голода. Мы девушки верные, не подведём вас.
Павловский тоже закурил, поднялся, прошёлся по просторной гостиной, выпил рюмку водки.
– Поздно уже, милые дамы, пора и честь знать. Мне завтра на службу, а Марусе на работу. Благодарствую за прекрасный досуг, ужин и вашу доброту. Ежели не возражаете, я, пожалуй, откланяюсь.
– Некуда вам торопиться, Иван Никодимович, бельё ваше к утру высохнет. – Хозяйка махнула рукой. – Пойдёмте, покажу ваши покои. Маруся, провожай гостя.
Жадная до ласк Маруся до поздней ночи не давала заснуть, требуя всё большего и большего. Только под утро успокоилась, сладко задремала посапывая, положив голову на его плече.
Павловский проснулся поздно, около девяти. На улице пасмурно, в доме темно. Маруси не было, в постели лежала Екатерина, прижимаясь грудью к его спине, будя его нежным касанием рук. Она оказалась опытнее Маруси в ласках и всё делала так, что ему от неё требовалось всё большего и большего. И она очень старалась.
Он уходил накормленный, одетый в чистое и наглаженное. Прощаясь, Екатерина обняла его, поцеловала, сказала жёстко:
– Прощай, унтер. Помни меня. Помни мои слова. Увезёшь, не будет тебе вернее друга. Прощай.
6
В батальон Павловский решил не идти, в той чекистской кутерьме после бегства Каменцева, полагал он, о нём не скоро вспомнят. Нужно было найти прапорщика Гуторова и потихоньку двигаться на Псков. Но с пустыми карманами не особенно куда и двинешь, следовало запастись в дорогу чем-то существенным. Он шёл по Троицкой слободке и внимательно осматривал дома. Некоторые, обнесённые солидным забором и крепкими воротами, он отметил особо и запомнил подходы к ним. Зашёл в командирский дом, забрал свой сидор и неспешно направился к Сенной площади по знакомой Смоленской улице, такой же безлюдной, как и вчера.
«От Порхова до Осиновичи сорок вёрст, – рассуждал Павловский, – и до села Соловьи ещё порядка тридцати. Если на конях, за двое суток до немцев можно дойти. А там до Пскова всего двадцать вёрст. Вот только где коней раздобыть?» Он услышал за собой топот сапог, напрягся, расстегнул кобуру, понимая, что карабин не успеет снять с плеча. И тут такой знакомый голос:
– Слышь, друг, огонька не найдётся?
«Гуторов, сукин сын! Сам меня нашёл! Молодец!» Павловский остановился, медленно поворачиваясь, оглядел всё вокруг, достал из кармана коробок спичек.
– Здорово, Ваня, искренне рад тебя видеть, – протянул Гуторову коробок и кивнул головой в сторону штабеля старых почерневших досок. – Пошли, покурим, обсудим кое-что.
Уселись в сторонке от лишних глаз, сложили в ногах сидоры, на колени карабины, закурили, отдыхают два солдатика. Павловский спросил:
– Как добрался, Иван Иваныч?
Обрадовавшийся встрече прапорщик затараторил:
– Нормально, Сергей Эдуардович, документы вы дали мне справные, ни одна сволочь не привязалась, едет, мол, мобилизованный боец на укомплектование частей революционной завесы, а куда едет, в какую часть, одному Господу известно. Но ничего, всё прошло, как по маслу. Вы-то как? Какова наша диспозиция?
– Получил я, Ваня, весточку. Приказано нам двигаться во Псков.
– Так там же немцы, – изумился прапорщик, – схватят же нас!
– Там, Ваня, под немцами большое дело затевается, русский корпус формируется, офицеры собираются. Видать, германцам с большевиками тоже не сладко, коли согласились нам помогать. Одним словом, уходить будем на днях. Вот только конями и золотишком на дорогу разживёмся…
Гуторов огляделся по сторонам, сделал кислую мину.
– Да где тут разживешься-то, господин ротмистр? Городишко – голь да нищета.
– Разживёмся, прапорщик, будь уверен и слушай командира. Ночевать будем у одной интересной дамы. Она нам поможет разжиться на дорожку. Кстати, – Павловский хлопнул прапорщика по плечу и заговорщицки подмигнул, – там будут две дамы, какая понравится, ту и выбирай на ночь.
– А как же вы?
– Обо мне не заботься, разберёмся на месте. Только вот думаю, миловаться недолго придётся, ночью предстоит серьёзная работа.
Офицеры заглянули в тот самый трактир, где вчера побывал Павловский. Хозяин молча и ничего не требуя взамен, сложил в их сидоры хорошее вино, ликёр и бутылку дореволюционной водки «Коммерческая». Затем направились в военкомат.
Маруся, увидя вошедшего в столовую Павловского, вскрикнула от радости:
– Ой, Ванюша, как я рада тебя видеть! А это кто с тобой? – Она сделала Гуторову кокетливую улыбку. – Какой справный солдатик.
– Его, кстати, тоже Иваном зовут. – Павловский подтолкнул вперёд прапорщика. – И тоже, между прочим, бывший унтер, а ныне красный командир.
Павловский передал Марусе свои и прапорщика продкарточки, чуть нагнулся и шепнул ей:
– Придёшь сегодня к Екатерине? Мы с Иваном будем.
– Конечно приду, – она улыбнулась и заговорщицки подмигнула, – а вкусное вино будет?
– Будет, Маруся, будет, – отвечал Павловский, запихивая в сидор продпайковые хлеб, лук и четвертьфунтовый кусочек солёного сала. – Ты прям к Екатерине приходи, не жди нас, у нас ещё дела с Иваном.
Гуторов упрятал в мешок свой продпаёк и послал Марусе воздушный поцелуй.
Помвоенкома Елютин оказался на месте. Войдя, офицеры заперли изнутри дверь на ключ, Гуторов встал у окна с карабином наизготовку.
– Вы это чего, товарищи? – возмущённо пророкотал Елютин, вставая из-за стола.
Павловский стволом карабина указал тому вернуться на место, сел напротив.
– Пиши приказ, помвоенкома, быстро, чётко и без помарок. Времени у нас мало. Сделаешь, как скажу, останешься жив. Действуй.
На бланке Порховского уездного военкомата всерьёз напуганный Елютин написал два приказа о командировании двух командиров взводов в распоряжение штаба войск завесы, что базировался на станции Торошино. Число, подпись, печать, всё, как положено. Пока Гуторов забирал документы, зашедший сзади Павловский с силой вогнал под левую лопатку Елютину немецкий штык-нож. Помвоенкома умер, ничего не успев понять. Павловский выдернул штык-нож, тщательно вытер его о гимнастёрку убитого, спрятал в голенище сапога. Тело помвоенкома затолкали в большой несгораемый шкаф, ключи от которого забрали с собой. Вышли в коридор, закрыли кабинет на ключ, Павловский сунул его в карман шинели. Проходя по мосту через Шелонь, все ключи выбросили в речку.
