– Ну, прапорщик, нашего помвоенкома не скоро найдут. Царство ему небесное. – Павловский наигранно перекрестился.
Неспешно шагая по Троицкой слободке, офицеры осматривали дома, стремясь определить, где проживали богатые еврейские семьи и в каких усадьбах ржали кони. Так и не определили, и Павловский понял – без помощи Екатерины не обойтись. Он постепенно пришёл к мысли взять её с собой во Псков. Зачем искать кухарку и домработницу? Екатерина умна, хозяйственна, опытна в постели. А что ястребиный лик имеет, так ведь не на званые приёмы с ней ходить и не с лица воду пить. И, если присмотреться, в ней имелся какой-то шарм, какая-то изюминка, притягивавшая мужчин. «А как же быть с Ксенией Беломорцевой? С этим ангелом во плоти? Она ведь по-настоящему запала в душу. Такого ещё не было в моей жизни, – думал Павловский. – Вот бы закончилась война, жениться на Ксении, купить дом, нарожать детишек… Вот была бы счастливая жизнь! Да какое счастье, какая жизнь?! Чего ты несёшь, штабс-ротмистр Павловский? Война ещё только начинается! Это быдло краснопузое, эта голь перекатная власть просто так не отдаст, зубами будет держаться. Пока их в собственной крови не утопишь и последнюю комиссарскую голову на кол не повесишь, мира не будет».
– О чём задумался, Иван Никифорович? – Мягкий голос Екатерины привёл его в чувство.
Он, путаясь в мыслях, и не заметил, как подошли к её дому. Екатерина сидела на лавочке у крыльца и лузгала семечки. Оценивающе оглядела Гуторова снизу вверх, с весёлой ехидцей спросила:
– Никак вы ещё одного унтера привели? И тоже, конечно, Ивана?
– До чего ж вы проницательны, хозяюшка! Не пустите ли двух сиротливых солдатушек в дом переночевать?
– А как у вас, господа-товарищи, с платой, – подыгрывала Екатерина, – хватит ли сил на одну слабую женщину? – Она поднялась на крыльцо, приглашая за собой гостей.
– Не волнуйся, хозяюшка, к вечеру подмога подоспеет. Маруся придёт.
Видимо, баню Екатерина топила ежедневно. Она тут же отправила Гуторова мыться, сама захлопотала на кухне. Павловский присел рядом с ней, закурил, спросил будто мимоходом:
– Помнишь, о чём просила меня ночью?
– Помню.
– Не передумала?
– Нет, Ванечка, не передумала. – Она села к нему на колени, обняла за шею.
– Завтра поутру уходим из Порхова. Нужно достать трёх справных верховых лошадей и взять золотишка в богатых домах. И всё сделать этой ночью. Поможешь?
– Помогу, Ванечка, всё для тебя сделаю, хороший мой, – она впилась в его губы жадным поцелуем, – пока Иван моется, давай определимся, по каким домам пойдём. А как с Марусей-то быть, куда мы её ночью денем?
– Это не твоя забота, решим.
Хозяйка принесла лист бумаги и карандаш, стала что-то рисовать.
– Вот, Ваня, гляди, это дом ювелира Вайнберга, он там один, дети в Питер уехали, жену по осени схоронил. Там есть чего взять. Третий дом за ним – купца Переверзнева, богатый купец, камней и золотишка накопил. Но в доме с ним жена и мать старая. Как с ними-то?
– Разберёмся. Дальше давай. Где лошадей возьмём?
Екатерина нарисовала на плане улицы ещё две усадьбы.
– Вот здесь, – она указала карандашом, – хозяйство Суркова, известного в городе хозяина конюшен. Сами конюшни в селе, неподалёку от Порхова, но в усадьбе он всегда держит пару-тройку хороших лошадей для свой брички. По моему разумению, кони эти могут быть верховыми, я как-то раз у него на дворе и сёдла видала. А это вот дом бывшего лесного объездчика Лущилина. У него в конюшне точно кони есть. Не знаю, правда, верховые ли?
– Хорошо. – Павловский нервничал, но своё настроение умело скрывал. – Сейчас около пяти. Пока не пришла Маруся, собери свои вещи, только немного, самое необходимое, свяжи в узел и отнеси в дровяник. В мой сидор и сидор Ивана сложи продукты в дорогу. Накрой на стол. За ужином Марусю надо крепко напоить и уложить спать. Из дому выйдем ближе к полуночи. Во всех усадьбах есть собаки?
Екатерина минуту подумала.
– У Вайнберга точно нет, он их терпеть не может. У Переверзнева и Суркова по два здоровенных пса, про Лущилина не знаю.
– Отлично! Скажи, здешние собаки тебя знают или будут на тебя бросаться?
– Если им что-то мясного кинуть, пропустят.
– Отлично! – повторил Павловский.
Он вытащил из сидора и раскрыл металлическую коробочку, наполненную мелкими кусочками швейных иголок.
– Тащи сюда нарезанного сала, приготовим гостинцы пёсикам.
Павловский споро нашпиговал иголками несколько кусочков сала, сложил в тряпицу и отнёс на улицу, спрятав под крыльцо.
На кухне сидел Гуторов, счастливый от соприкосновения с русской баней. Втроём проговорили план ночных действий. Павловский приказал:
– Пойдешь, Ваня, к ювелиру, сделаешь всё тихо, как учил тебя. Затем отправишься к лесному объездчику, проверишь, есть ли собака. Если есть, не суйся, схоронись неподалёку и жди нас. Если собаки нет, вначале проверь конюшню, сгодятся ли лошади под седло. В случае удачи, седлай и уходи в конец слободки, к старому колодцу, его даже в темноте увидишь у дороги. Жди нас.
– А если объездчик встрянет?
– Не задавай глупых вопросов, – строго осёк Павловский, – ты человек военный. Остальное мы с Екатериной сделаем.
В дверь постучали. Пришла Маруся и стала помогать хозяйке накрывать стол. Павловский увёл Гуторова на крыльцо покурить.
– Пока я буду мыться, думаю, Екатерина тоже со мной в баню пойдёт, ты не робей, Марусю обслужи по полной, она девушка очень отзывчивая, и старайся её вином накачать.
Гуторов хмыкнул, улыбаясь.
– Сделаем, Сергей Эдуардович, за мной не заржавеет.
Больше часа Павловский с Екатериной плескались и миловались в бане. Потом был обильный ужин, мужчины и хозяйка почти не пили. Потом пьяную Марусю Гуторов увёл в спальню.
Павловский приготовил несколько бутылей с керосином и спрятал их под крыльцом, проверил оружие. «Наган», взятый у убитого помвоенкома, положил на стол перед Екатериной.
– Это тебе, может пригодиться. Стрелять-то умеешь?
– Умею, – она спрятала револьвер под кофту, – обучена.
– Если что пойдёт не так, – Павловский грубо обнял Екатерину, – встречаемся у старого колодца, пойдём пешими, по лесам пойдём. Гляди, Катя, не пожалей.
Он вышел во двор и затворил с улицы все ставни. Гуторов сидел и о чём-то говорил с хозяйкой. Павловский подпёр ухватом дверь в комнату, где спала Маруся, одел шинель, подпоясался ремнём с подсумками и кобурой, взял карабин.
– Пора идти, – тихо буркнул подельникам, – жду на крыльце.
Ночь стояла сырая, безветренная, безлунная, тёмная. По всей улице ни в одном окне не горел свет. Слободка спала. Спали уставшие и замёрзшие собаки. Гуторов растворился в серой промозглости, отправившись к дому ювелира. Павловский с Екатериной, одетой в офицерские бриджи и лёгкую дублёнку, будто две кладбищенские тени, вначале подобрались к усадьбе купца Переверзнева. Собаки, почуяв чужаков, бросились к калитке, но не лаяли, завидев Екатерину, сели метрах в двух от забора. Екатерина метнула один смертоносный кусок сала. Пёс, что сидел ближе, мгновенно схватил его и метнулся в сторону. Второй кусок достался другому псу, проглотившему его разом. Через минуту обе собаки катались по земле, жалобно выли, поскуливали, плакали. Им уже было не до охраны хозяина. То же самое Екатерина проделала с собаками Суркова, хозяина конюшен, и, спрятавшись в голых кустах черёмухи, осталась ждать Павловского.
В дом купца Павловский проник через незакрытое кухонное окно, нашёл и зажёг трёхлинейную керосиновую лампу, достал из-за голенища немецкий штык-нож. Старуху-мать, спавшую в комнате рядом с кухней, он задушил подушкой. Жена купца, проснувшаяся от подозрительного шороха, в наброшенной на плечи телогрейке вышла из спальни и, заглянув в комнату матери, была тут же убита, не издав ни звука.
Павловский, уже не таясь, прошёл в спальню Переверзнева, тот проснулся и тёр глаза.
– Анфиса, – позвал он жену, – чего ты там вошкаешься?
