Он перехватил поводья её лошади и стал уходить к лесу. Павловский всё слышал, но не обернулся. Спешившись и привязав лошадь к тонкому стволу берёзки, прикрываясь гребнем обочины, словно волк, заметивший близкую жертву, побежал в сторону пикета. Стрельба прекратилась. Он слышал, как милиционеры, вышедшие на дорогу, громко спорили, кому идти проверять, попали ли они в бандитов, убили ли кого. Павловский выглянул из придорожной канавы, все пятеро стояли кучно. Он вскинул карабин, прицелился, выдохнул и первым выстрелом уложил самого высокого. Милиционеры опешили, стали в испуге озираться по сторонам, а Павловский методично расстрелял ещё троих. Пятый бросился в колею дороги и стал отползать к обочине, туда, где уже стоял Павловский. Пятый, последний патрон обоймы, он выпустил в голову лежавшему. Затем снял сидор, собрал в него патроны из подсумков милиционеров, прихватил «наган» начальника волостной милиции, стащил всех убитых с дороги в канаву, забросал их хворостом.
Екатерина была ещё жива. Гуторов снял с неё дублёнку и оторванным от нижней рубашки куском неумело перевязал кровоточащую под правой лопаткой рану. Пуля пробила легкое, и при всякой попытке Екатерины что-то сказать кровь толчками вырывалась изо рта. Её зелёные глаза, пылавшие страхом и осознанием приближавшейся смерти, будто говорили: «Не бросай меня, милый, люблю тебя, буду верной тебе до смерти!» Павловский достал из кармана милицейский «наган» и выстрелил ей в лоб.
Гуторов, онемевшей от пережитого, словно деревянный, непослушными руками выполнял команду командира: рыл сапёрной лопаткой могилу на песчаной полянке близ старой рябины. Похоронив Екатерину, Павловский перекрестился и сдавленно вымолвил:
– Взять её с собой было нельзя, умерла бы по дороге. Бросить раненую не мог. Такова жизнь, прапорщик. Это война.
Лошадь Екатерины, легко раненную в шею, пристрелили, чтобы не оставлять красным. Заодно пристрелили и четыре здоровых милицейских лошади. Одну взяли запасной, навьючив на неё захваченные винтовки, перемётные сумы с овсом, мешок с продуктами.
В ту ночь сделали привал, в лесу соорудили шалаш, развели костёр, молча помянули Екатерину. Павловский вызвался дежурить первым. Гуторов долго ворочался в шалаше, но так и не уснул. Он мучительно осмысливал пережитое. Ему жаль было Екатерину, но он понимал и правоту Павловского, который должен был во что бы то ни стало выполнить полученный им приказ. Он и боялся ротмистра, понимая, случись такое с ним, прапорщиком Гуторовым, тот, не раздумывая, застрелил бы его тоже, и гордился командиром за то, как им были уничтожены «краснопузые», без суеты и каждого одной пулей. «Прав командир: война есть война».
Во второй половине дня внезапно накатил густой, совершенно непроницаемый туман. Они почти на ощупь перешли вброд узкую и быструю речушку и наткнулись на германский боевой дозор. Трое пожилых солдат во главе с таким же немолодым унтер-офицером, видимо из ландвера [13], были явно напуганы этими странными русскими солдатами, внезапно вывалившимися из тумана, до зубов вооружёнными и ведшими в поводу трёх лошадей, на одной их которых была приторочена связка винтовок. Солдаты и унтер испугались до такой степени, что молчали, словно набрали в рот воды, и только хлопали ресницами, забыв про своё оружие. Павловский, с детства обученный немецкому и совершенствовавший свои знания в училище и на фронте, помог германцам.
– Господин унтер-офицер, – со всей доброжелательностью обратился он к старшему дозора и положил перед ним на землю свой карабин, – я, штабс-ротмистр русской армии, и мой коллега, прапорщик, бежали от большевиков на территорию, оккупированную доблестной германской армией.
От таких слов унтер-офицер важно набычился, раздул щёки и расправил указательным пальцем большие прокуренные усы. Он пришёл в себя и дал знак своим солдатам подобрать карабины Павловского и Гуторова и взять под уздцы приведённых лошадей. Павловский тем временем продолжил:
– Господин унтер-офицер, нам требуется встреча с вашим командиром или любым немецким офицером, исполняющим на данном участке должностные полномочия. Мы имеем ценные сведения о расположении и вооружении красных войск, которые, как мы полагаем, будут интересны германскому командованию. У нас также имеются все необходимые документы, подтверждающие наши с прапорщиком личности.
Немецкий унтер был знаком с приказом германского командования о свободном пропуске всех русских офицеров и солдат, бежавших от советской власти, о направлении их в специально созданные при командовании комендантские управления. И он, конечно, исполнит этот приказ, но ему, привыкшему здесь, на кордоне, ежедневно пропускать десятки русских крестьян в ту и другую сторону (что было строго запрещено) за мзду, хотелось и с этих офицеров срубить какое-либо вознаграждение. Он начал канючить:
– Господин штабс-ротмистр, начальник караула сменит нас примерно через час, и мы тогда отведём вас к нашему командиру, обер-лейтенанту Клоосу. Раньше никак нельзя.
Павловский понял всё сразу. Полез в карман шинели, нащупал там горсть золотых колечек, обронённых Гуторовым в доме ювелира, кончиками пальцев определил, которое побольше.
– Мы с прапорщиком будем крайне вам благодарны, если вы, не дожидаясь окончания смены, отправите нас в вашу часть под охраной одного из ваших солдат. – Он протянул унтеру золотой перстенёк с крупным агатом. – Изделие так себе, дешёвенькое, но новое и блестящее.
Глаза унтера загорелись жадным огнём, он, как будто получив входной билет, довольно крякнул, оглядел перстень и спрятал его в карман.
– Йозеф! – гаркнул он через плечо.
Тут же неуклюже подбежал толстячок с не по росту длинной винтовкой, вытянулся по стойке «смирно».
– Отведёшь господ офицеров в караульную, сдашь господину фельдфебелю и тут же обратно. И гляди там у меня, – унтер сунул под нос солдату волосатый кулак, – не вздумай выпивать.
– Слушаюсь, господин унтер-офицер, – без охоты ответил солдат и скосил глаза на лошадей, – может, и коней отогнать?
Унтер, старый стреляный воробей, понимал, как его солдатам хочется порыться в перемётных сумах русских, но он сделает это сам, без посторонней помощи.
– Обойдёшься, я сам их сдам начальнику караула, марш выполнять приказ!
Под конвоем пожилого солдата Павловский с Гуторовым отправились в немецкую часть.
Глава третья. Морок
1
Весной восемнадцатого года древний Псков представлял собой странное скопище несовместимых, казалось бы, социально-политических и военных сил. Под крышей германских военных оккупационных властей здесь собрались, толкались локтями, дрались за обладание хлебными местами в воссозданных немцами земских учреждениях и городской управе кадеты, меньшевики, левые и правые эсеры, анархисты идейные и интернационалисты, – все те, кто бежал из Петрограда и Москвы от революции, но в силу военных действий не сумевших пробраться во Францию, Англию или, на худой конец, на юг, к Деникину. Брестский мир породил среди них панические настроения, усиливавшиеся слухами о революционных брожениях в Германии и вполне возможном уходе оккупационных войск, об укреплении советской армейской группировки в районе Пскова и возможном вскоре её наступлении на город.
Нервозность создавали действия большевистского подполья и почти ежедневные вылазки из-за демаркационной линии разведывательно-диверсионных групп чекистов, сеявших панику ликвидацией особо опасных, с точки зрения большевиков, антисоветских элементов и коллаборационистов, уличённых в репрессиях против граждан. Советским разведчикам и диверсантам способствовала алчность немцев. На всех постах немецкие солдаты за плату от 2 до 5 рублей пропускали всех без разбору. У немцев и во взятках был порядок.
Немцы во Пскове и пригородах держали мощный гарнизон в составе четырёх пехотных полков, полка кавалерии, артиллерийского дивизиона и сапёрного батальона. Военное командование установило жёсткий оккупационный режим. Проводились массовые облавы и реквизиции, всюду на перекрестках улиц были поставлены военные пикеты, а по городу разбрасывали листовки с указанием, что жители должны делать, а что не могли. За малейшее нарушение порядка следовали крупные денежные штрафы, арест или смертная казнь. Одним словом, Ordnung!
