Ни Таня, ни Лера не хотят и никогда не захотят встречаться с двоечником и хулиганом из так называемой неблагонадёжной и малоимущей семьи.
Я это понял, но не расстроился. Не огорчился. Ничуть. К тому времени я увлёкся Наташей. Мы даже начали встречаться. Пару раз ходили в кино. А потом я вновь полюбил Лену.
Ох и ветреным я был. Что и говорить. В детстве я был отъявленным бабником.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Цена жизни
Моя успеваемость в школе оставляла желать лучшего. Я не был двоечником, но и стать отличником или хотя бы хорошистом мне тоже не грозило. Всему виной было моё поведение. А поведение было неровным и напрямую зависело от настроения. Я был то мечтательно-рассеян, то чрезмерно дурашлив. Бывало, я пререкался с учителями, бывало, даже хамил… Нередко увлекался словесной пикировкой с педагогом исключительно ради того, чтобы порадовать себя и повеселить одноклассников.
Точные науки я никогда не любил. Они мне не давались. Меня увлекала лишь литература. А ещё история. Эти предметы я обожал. Но погоды это не делало. Поведение – вот что было ужасно. Из-за моего поведения раз пять ставился вопрос о моём отчислении. Например, когда я на спор прошёл по узкому бордюру четвёртого этажа из одного окна в другое. Я начал проделывать этот трюк, когда в классе не было нашей учительницы, но пока я осторожно пробирался по бордюру, учительница вошла. Она чуть не поседела, увидев, как я появляюсь в окне и ступаю на подоконник. Бедная Анжела Николаевна обрела дар речи только после того, как привела меня за руку к директору школы.
- Что случилось, Анжела Николаевна? – спросила директриса.
Анжела Николаевна, заикаясь, объяснила, что произошло. Правда, в её интерпретации дело обстояло куда хуже, чем мне казалось. По её словам выходило, будто я нарочно всё подстроил, чтобы поиздеваться над ней и довести её до инфаркта. То есть я рисковал жизнью, дабы лишить жизни её – ни больше, ни меньше.
- Вы, Анжела Николаевна, - сказала директриса, - идите на урок, а мы с Курилко побеседуем.
Анжела Николаевна вышла, а я остался наедине с Татьяной Степановной.
Она выдержала долгую убийственную паузу и спросила:
- Что, Саша, доигрался?
- Я не хотел пугать Анжелу Николаевну, - пробормотал я в своё оправдание.
- А чего же ты хотел?
Я пожал плечами:
- Ничего.
- Для чего же ты вылез в окно?
- Просто так.
Татьяна Степановна покивала головой, словно хотела дать мне понять, что она так и думала, а взгляд её серых умных глаз оставался холодным и безучастным. Я никогда до конца не мог поверить в то, что наш директор – живой человек. А в тот момент я окончательно утвердился в мысли – Татьяна Степановна не что иное, как биологический робот, лишённый человеческих качеств. В её функции входит лишь внушать страх, уважение и стыд за любой поступок, выходящий за границы раз и навсегда установленного школьного порядка.
- Боюсь, я буду вынуждена принять меры.
Помню, в ту секунду я в который раз подумал о том, что взрослые постоянно врут. Безостановочно. Нагло. Всегда. Во всём. Даже в мелочах. Ведь ясно же, что это ложь. Она совершенно не боится того, что будет вынуждена принять меры.
- Вот как мы поступим, - сказала она. – Для начала, Саша, я хотела бы видеть завтра твоих родителей в школе.
- Ладно.
Меня так и подмывало огорошить её сообщением, что я вовсе не Саша. Было бы интересно посмотреть на её растерянность. Но я представлял, как ей будет неловко из-за того, что она вот уже несколько лет ошибочно называет меня Сашей. И мне становилось жалко Татьяну Степановну.
А вдруг она и глазом не моргнёт. Ведь она биоробот. В её сложной программе не будет сбоя из-за такой маленькой ошибки. «Саша» автоматически поменяется на «Лёша». И всё.
А ещё… А ещё… Татьяна Степановна наверняка спросит меня – почему я раньше не поправил её. Правильный и честный ответ мне заранее не нравился. Я не исправил Татьяну Степановну, будучи первоклашкой, когда она первый раз назвала меня Сашей. Не осмелился. Я оробел. Во второй раз я откликнулся на имя Саша, потому что не исправил её тогда – в первый раз. Естественно, с каждым разом мне становилось всё трудней и трудней указывать ей на этот маленький казус.
В общем, я был и оставался для неё Сашей.
Какая, в принципе, разница? Так я думал. Какая? Саша, Лёша… Она желает видеть моих родителей. Я точно знал, маме это не понравится. Скорее всего, думал я, мать устроит мне страшную взбучку. Или сильно огорчится, начнёт плакать, обвинять меня в том, что я позорю её, потом у неё случится приступ и, задыхаясь, она станет высказывать незаслуженные обвинения в предумышленной попытке «загнать её в гроб», а в результате - испорченный вечер и бессонная ночь.
Однако, к моему удивлению, ничего этого не было.
Я передал матери просьбу директрисы лицезреть завтра в школе моих родителей.
Мать спросила:
- Опять подрался?
- Нет…
- А что?
- Не знаю.
