лицами – вдруг не сговариваясь заявили, что драться больше не намерены. Для собравшихся это было неожиданным разочарованием.
Те, кто поддерживал Дыню, стали кричать, что Иванченко струсил. Сторонники Антона, в свою очередь, обвиняли в трусости Юру Дынника. Слово за слово – разгорелась перепалка. Мелкий спор перерос во взаимные оскорбления. Через минуту началась массовая драка. Мальчишки двух лагерей устроили драку между собой.
Нас было много. К нам присоединились пацаны из других классов. Хорошей кровавой драки все ждали с самого утра. А когда такое количество людей чего-то хочет, это обязательно наступает.
Ох и побоище было… Скоро все участники так перемешались, что было непонятно – кто за кого и кто кого бьёт.
Лично я бил тех, кто намеривался ударить меня. Наверное, я был не один такой. В какой-то момент мне по уху влупил мой друг Саня Брюховецкий, который в запале просто меня не узнал. Он тут же начал извиняться, но договорить не успел, потому что в это мгновение его за ляжку укусил Саша Мовчан.
Только двое не принимали никакого участия в этой массовой драке. Те самые виновники торжества – Юра Дынник и Антон Иванченко. Они стояли в стороне, равнодушно наблюдая кровавую картину массового побоища.
Впоследствии они стали лучшими друзьями. Не на всю жизнь. Но во всяком случае до окончания школы. Потом их пути разошлись.
Сейчас, насколько мне известно, Юра мотает очередной срок, а Иванченко работает таксистом; у него семья – жена и двое ребятишек.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Как в песне
С Брюховецким мы жили в одном доме. Из школы часто возвращались вдвоём. По пути домой болтали о всякой всячине. Нам с Саней всегда было интересно общаться несмотря на то, что мы были абсолютно разными по натуре. Я был малым шустрым, энергичным и разговорчивым. А Саня был неторопливым и основательным. Саня любил фантастику, я же предпочитал детективы. Он слушал отечественный рок, а я – шансон. Короче, случай классический: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень…». Внешнее различие тоже было поразительным. Он был на голову выше меня, вдвое шире в плечах. Он с раннего детства увлекался спортом, а я только в шестом классе пошёл заниматься боксом, да и то через десять месяцев бросил – слишком много правил и ограничений.
И всё-таки мы дружили. Нам было интересно друг с другом.
Помню, плетёмся домой. Неторопливо так. Я рассуждаю вслух:
- На черта мне геометрия? Все эти синусы и гипотенузы? Спорим, в жизни мне это не пригодится? А химия? Ну, физика - допустим, туда-сюда… Вот ты, когда вырастешь, кем станешь?
- Авиаконструктором.
- Вот! Значит, тебе это всё пригодится!
- Или лётчиком-истребителем.
- Ну вот, значит…
- Хотя тренер говорит, что у меня большое будущее. Поэтому я мог бы стать…
Я психанул:
- Санёк, ты забацал! Выбери уже! Пора, блин, точно знать, кем собираешься стать.
- А ты знаешь?
- А то! Конечно, знаю.
- Ну и кем?
- Ты станешь рэкэтиром.
Брюня рассмеялся:
- Да я про тебя говорю!
- А-а. Ну, я буду артистом. – Я помолчал. – Или поэтом. А может, и писателем…
И тут Саня вдруг говорит:
- Ты никогда не думал, что ты один?
- Что значит - один?
- Ну, что ты совсем один. На всём белом свете. Один настоящий.
Я опешил:
- Ничего не понял. Как это?
- Я вот вчера подумал. А что, если я - один настоящий человек во всём мире? А все остальные – их не существует. То есть они существуют, но только в моём сознании. А на самом деле я сижу в каком-нибудь закрытом боксе, а к голове подключены всякие датчики.
- Ты сбрендил, – говорю.
- Или все люди, кроме меня, - это такие биороботы. Которые только играют роли. Все – учителя, родаки, соседи, прохожие…
- Ты придурок, - говорю я дружелюбно.
- Может, и эту фразу тебе сейчас передали из центра. Из центра наблюдения.
- Знаешь, что мне сейчас точно передали? Из центра обалдения. Что тебя слишком часто бьют по голове. Это нехорошо.
В ответ Саня добродушно улыбался.
Он никогда не обижался на мои шуточки и остроты. Я это ценил. И старался не злоупотреблять его терпением.
С Брюней мы любили играть в сыщиков. Я был Холмсом, а он – Ватсоном. Мы придумывали преступление и пытались найти убийцу. По уликам. Улики обычно были в мусорном ведре. Мы с умным видом рылись в ведре и обсуждали содержимое. Например, достаю я пакет из-под молока. Спрашиваю:
- Ватсон, вы видите? Каков вывод?
Саня уверенно заявлял:
- Убийца любит молоко.
- Не обязательно, мой друг, не обязательно. Возможно, у него есть кот. Запишите – либо убийца пьёт молоко, либо имеет кота. Что тут ещё? Окурки…
- Убийца курит.
- Браво, Ватсон. Убийца курит. Или пытается запутать следы. Ведь он мог собрать окурки и выбросить их в это ведро, зная, что мы будем в нём рыться. О, Мориарти ужасно хитёр и коварен. Это элементарно.
- Смотрите, Холмс, бигуди…
- Гм… Где бигуди, там и женщина…
- А если Мориарти и есть женщина?
- Не думаю, Ватсон. Здесь его мужской носок.
- Один?
- Как видите. Какой напрашивается вывод? Правильно! Мориарти – одноногий.
- Или одноногая.
- Ну что ж, в любом случае круг сужается. Человек, которого мы ищем, пьёт молоко или имеет кота, курит, пользуется бигуди, без ноги… Что там ещё?
- Куриные кости…
- Что ещё?
- Всё.
- Гм… Не густо… Что скажите о самом ведре?
- Оно алюминевое…
- Ватсон, я не слепой, я вижу! Какой вы делаете из этого вывод?
- Из того, что вы видите? Что вы не слепой.
- Ватсон, не тупите! Думайте!
- Я стараюсь…
Всё моё детство – это школа и улица.
Я уходил в школу в восемь утра, приходил один из первых и проводил в ней, в школе (включая «продлёнку»), девять-десять часов, затем приходил домой, переодевался,
