свободы. Этот принцип предлагает нации, обладающей силой и сплоченностью, поддерживать свою независимость и самоуправление, но в то же время противостоять зову сирен империи и анархии; возможность жить в соответствии со своими интересами и стремлениями. В более общем плане этот принцип поддерживает создание миропорядка, в котором существует множество национальных государств, каждое из которых преследует свои собственные уникальные цели и развивает свое собственное видение человеческого существования, каждое "под своей виноградной лозой и своей собственной смоковницей".
Таким образом, принцип национальной свободы может рассматриваться как взятие жизненно важного и конструктивного от каждого из двух принципов, с которыми он конкурирует: из принципа империи он берет идею лояльности, направленную, скорее, на абстракцию государства, чем на знакомого человека. Практическим эффектом этого являются возникновение большего пространства мирной жизни и возможность беспристрастной судебной системы, не связанной с политикой знакомств. Из принципа анархического строя он сохраняет идеал правления, преданного уникальным потребностям и интересам, традициям и устремлениям конкретного сообщества, отличающегося от всех прочих. Это находит выражение в целях национального правительства - целях, обесценивающих иностранные завоевания и впервые допускающих идею свободы наций, отличных от своей собственной, как потенциального блага самого по себе.
Можно ли говорить о свободе нации? Разумеется. Древние израильтяне радовались исходу из египетского рабства, и именно подобное освобождение нации от ига империи отмечают каждый год в дни независимости Чехия, Греция, Индия, Ирландия, Израиль, Польша, Сербия, Южная Корея, Швейцария, США и многие другие страны. Сегодня, однако, поскольку почти вся политическая мысль крутится вокруг свободы личности, сама идея национальной свободы стала казаться сомнительной. Разве свобода не принадлежит лишь отдельному человеку - тому, кто стоит перед возможностью выбора, испытывает принуждение, и радуется, когда он "свободен в своем выборе"?
Действительно, свобода описывает аспект действий человеческой личности. Точно также интересы и стремления, триумф и трагедия, желание, страх и боль являются особенностями жизни и ментального ландшафта индивида. Но эти же и подобные слова используются для описания человеческих коллективов. Например, когда мать нескольких детей травмирована в результате аварии или заболела, мы говорим, что семья испытывает боль. Возможно представить мать, ее мужа и каждого из ее детей как отдельных индивидов, испытывающих личную боль в результате этого события. Но это не то, что члены семьи испытывают в таких обстоятельствах. Они привыкли думать о семье как о коллективе, как о единице, каждый член которой есть часть его самого. И они испытывают боль семьи, поскольку каждый испытывает боль не только о матери, но и об отце, братьях и сестрах, и каждый знает, что другие страдают о нем так же. Все это переживается как одна боль, горе и бремя. И мы, их друзья и соседи, посещая их, испытываем страдание за всю семью за их единую боль.
Семья не является лишь совокупностью людей. Это также субъект, обладающий особыми качествами, принадлежащими ему как коллективу в целом. Именно это переживание единой общей боли есть то, что мы имеем ввиду, говоря "семья испытывает боль", "семья потрясена", "семья перенесла ужасный удар и потребуется время для выздоровления".
Подобно тому, как семья может ощущать боль, она также может испытывать триумф и трагедию, желание и страх, интересы и устремления. Семья фермеров может хотеть приобрести трактор. Семья может разделять триумф, если у дочери, боявшейся бездетности, рождаются дети. Она может разделять стремление когда-нибудь совершить путешествие на Святую Землю и чувствовать, что время этому предприятию пришло.
Все это не отнимает от человека способности чувствовать, как индивид. Человек волен сопротивляться общему чувству семьи в определенных случаях. Он может даже решить полностью отрезать себя от своей семьи. Но во время большой беды даже такие изгнанные души способны вернуться к своим братьям, обнаружив, что они все еще там и хотят разделить общие действия.
Все это можно сказать и о больших людских коллективах, таких как клан, племя и нация. Мы знаем, как нация может страдать от боли, ибо все это пережили. Мы испытываем это, когда убивают президента или премьер-министра, когда члена нашей нации скосили прямо у нас на улице или взяли в заложники на чужбине, или когда наши солдаты или полицейские терпят поражение. Человек, привязанный к своему народу узами лояльности, переживает эти вещи, как будто они происходят с ним самим. И вряд ли стоит говорить, что каждый из миллионов людей испытывает свою собственную боль как индивид. Напротив, каждый испытывает боль всех других. Тяжелое чувство обиды или унижения заполняет общественное пространство и прилипает ко всему происходящему, так что даже малые дети, не понимающие, что произошло, испытывают боль и стыд. Это травма нации, это нация чувствует свой позор.
И как нация может испытывать боль, также она может страдать от ощущения рабства. Когда народ обнаруживает, что его имущество конфискуют, его сыновей и дочерей заставляют служить нежеланным целям; когда им запрещено говорить на своем языке или выполнять свои религиозные обязанности; когда их детей насильственно лишают обучения традициям; когда их убивают, заключают в тюрьму и подвергают пыткам за сопротивление - когда это происходит, нация переживает порабощение ...
И если нация может испытывать рабство, то, несомненно, она может испытывать свободу от угнетения, радость освобождения. Она может ощущать власть, определять свой курс в соответствии со своими собственными устремлениями, не будучи принуждена склоняться перед какой-либо иной нацией или империей. Вспомним, что цель политики - создать условия, при которых множество действует для достижения целей, считающихся необходимыми и желательными. Когда человек чувствует, что сообщество способно продвигаться к тем целям, которые он полагает необходимыми и желательными, он ощущает огромную свободу от принуждений. Другими словами, он чувствует свободу своего коллектива: свободу семьи, клана, племени или нации, которым он предан.
Ощущая свободу моего коллектива, я испытываю нечто совершенно отличное от личной свободы говорить, что мне захочется, или идти, куда пожелаю. По этой причине заманчиво заявлять, что индивидуальная свобода это одно, а коллективная свобода - другое, и что политическая свобода - суть обладание обоими понемножку. Но все не так просто. Поскольку индивид всегда связан узами взаимной лояльности со своей семьей, племенем или нацией, ошибочно предполагать, что он может иметь политическую свободу, если семья, племя или нация несвободны.
Рассмотрим, например, проблему освобожденного раба. Мы склонны полагать, что для того, чтобы радоваться освобождению от рабства и возможностью самому определять жизнь, рабу достаточно купить свою свободу у хозяина и исчезнуть. Но это не всегда так. Если жена и дети остались рабами, то достижение личной свободы не приносит чувства освобождения. Как уже было сказано, индивид постоянно стремится к здоровью и процветанию коллектива, с которым он связан
