университете Хельмштедта в Брауншвейге. Несколько месяцев он был счастлив, но затем глава лютеранской церкви осудил и отлучил его от церкви.25 Мы не знаем, чем это закончилось, но Бруно отправился во Франкфурт-на-Майне, в Цюрих, во Франкфурт (1590-91), где он поселился, чтобы опубликовать свои латинские работы.
К этому времени - за год до заключения в тюрьму инквизиции - его философия была завершена, хотя она так и не достигла ясности и последовательной формы. При знакомстве с основными трудами Бруно нас поражают названия, которые здесь приводятся в сокращенном виде.I Часто они поэтичны и туманны и предупреждают нас, что мы ожидаем скорее мечтаний и экстазов, чем систематической или последовательной философии. Вряд ли где-нибудь еще, кроме Рабле, мы найдем такое количество эпитетов, риторики, аллегорий, символов, мифов, "юморесок", затей, напыщенности, мелочей, экзальтации, бурлеска и остроумия, нагроможденных друг на друга в туманной путанице догм, прозрений и гипотез. Бруно унаследовал мастерство итальянских драматургов, скандальную уморительность поэтов-макаронников, язвительную сатиру Берни и Аретино. Если философия означает спокойную перспективу, разумную сдержанность, способность видеть все стороны, терпимость к различиям, даже сочувствие к простакам, то Бруно был не философом, а воином, надевшим очки, чтобы окружающие опасности не отвлекли его от цели, которая за два века до Вольтера заключалась в том, чтобы писать о младенчестве, чтобы разбить позор обскурантизма и преследований. Есть нечто более горькое, чем Вольтер, в том диком сарказме, с которым он сатиризирует теологическую идеализацию бездумной веры:
Нет, нет, говорю я, лучшего зеркала, поставленного перед глазами человека, чем Асинити или задница, или которое бы яснее показывало долг того человека, который... ищет награды на последнем суде..... С другой стороны, ничто так не способно поглотить нас в пучине Тартара [ада], как философские и рациональные рассуждения , которые, родившись из чувств..., созревают в развитом человеческом интеллекте. Итак, старайтесь, старайтесь быть ослами, все вы, кто есть люди; а вы, кто уже ослы, учитесь... идти от хорошего к лучшему, чтобы прийти к тому концу и достоинству, которое достигается не знанием и усилием, как бы велико оно ни было, но верой, и которое теряется не невежеством и проступками, как бы огромны они ни были, но неверием. Если таким образом вы будете найдены записанными в книге жизни, то обретете благодать в Церкви Воинствующей и славу в Церкви Торжествующей, в которой Бог живет и царствует во все века. Аминь.26
Взгляд Бруно на Вселенную - это прежде всего эстетика, глубокое и восхищенное восприятие накаленной бесконечности; но это также и философская попытка приспособить человеческую мысль к космосу, в котором наша планета - бесконечно малая часть непознаваемой безбрежности. Земля не является центром мира, как и солнце; за пределами видимого нами мира (когда Бруно писал книгу, телескопов еще не было) существуют другие миры (как вскоре покажут телескопы), а за этими другими мирами - опять другие миры (как покажут более совершенные телескопы), и так до бесконечности; мы не можем представить себе ни конца, ни начала. И вместо того чтобы "неподвижные" звезды были неподвижными, как думал Коперник, они постоянно меняют свое место; даже в небесах panta rei все течет. Пространство, время и движение относительны; нет ни центра, ни окружности, ни верха, ни низа; одно и то же движение отличается при наблюдении из разных мест или звезд; а поскольку время - мера движения, то и время относительно. Вероятно, многие звезды населены живыми, разумными существами; неужели Христос умер и за них? И все же в этой бесконечной безбрежности существует неизменное сохранение материи, вечное и нерушимое постоянство закона.
Поскольку Вселенная бесконечна, а двух бесконечностей быть не может, бесконечный Бог и бесконечная Вселенная должны быть едины (здесь у Спинозы Deus sive substantia sive Natura - "Бог или субстанция или Природа"). Нет никакого Первотолчка, как предполагал Аристотель, есть движение или энергия, присущая каждой части целого. "Бог - не внешний интеллект... Ему более подобает быть внутренним принципом движения, который есть его собственная природа, его собственная душа".27 Природа - это внешняя сторона Божественного Разума; однако этот Разум находится не на "небесах над головой", а в каждой частице реальности.
Мир состоит из мельчайших монад, неделимых единиц силы, жизни, зачаточного разума (здесь Бруно перекидывает мостик между Лукрецием и Лейбницем). Каждая частица имеет свою индивидуальность, обладает собственным разумом; и все же ее свобода - это не освобождение от закона, а (как у Спинозы) поведение в соответствии с присущим ей законом и характером. В природе существует принцип прогресса и эволюции в том смысле, что каждая частица стремится к развитию (аристотелевская энтелехия).
В природе существуют противоположности, противоположные силы, противоречия; но в действии всего космоса - в "воле Божьей" - все противоположности совпадают и исчезают; так различные движения планет создают гармонию сфер. За обескураживающим, завораживающим разнообразием природы скрывается еще более удивительное единство, в котором все части предстают как органы единого организма. "Именно Единство очаровывает меня. Ее силой я свободен, хотя и раб, счастлив в печали, богат в бедности, жив даже в смерти".28 (Хотя я подчинен закону, я выражаю свою собственную природу; хотя я страдаю, я нахожу утешение в осознании того, что "зло" части становится бессмысленным в перспективе целого; хотя я умираю, смерть части - это омолаживающая жизнь целого). Поэтому познание высшего единства - цель науки и философии, а также целебное лекарство разума ("интеллектуальная любовь к Богу" Спинозы).
Это грубое изложение философии Бруно оставляет без внимания всю его искру и героическое неистовство и подразумевает в его мысли непрерывность и последовательность, совершенно ей чуждые, ибо она содержит столько же противоречий, сколько и утверждений, и поток настроений, согласующихся только в космическом опьянении. Еще одна подборка его идей могла бы сделать его магическим мистиком. Он говорил об индивидуальных достоинствах нескольких планет; он считал, что люди, рожденные "под влиянием" Венеры, склонны к любви, риторике и миру, а рожденные под влиянием Марса - к раздорам и ненависти. Он верил в оккультные свойства предметов и чисел, а также в то, что болезни могут быть демоническими и в некоторых случаях могут быть излечены прикосновением короля или плевком седьмого сына.29
Последним его заблуждением была надежда на то, что если он вернется в Италию и будет допрошен инквизицией, то сможет (как и должен был) процитировать достаточно ортодоксальных отрывков из своих работ, чтобы обмануть Церковь, заставив ее считать его своим любящим сыном. Возможно, он надеялся, что в Италии не слышали об изданной им в Англии книге "Изгнание торжествующего зверя", в которой
