день кто-то всемогущий накрыл небо чёрной тканью, побитой молью.
Я влюбился. Потому что пришла пора.
Берусь предположить, что, возможно, я сперва ощутил состояние влюблённости и только затем начал подыскивать достойный объект этой самой влюблённости. Не исключено.
Очень мне понравилась одна девочка. С волосами цвета табака и серыми глазами. У неё была ослепительная улыбка, а на щёчках ямочки.
В первый раз я увидел её в столовой. Она сидела отдельно от всех детей, за тем столом, за которым обычно сидели пионервожатые, физрук и самый страшный человек в лагере, старшая пионервожатая – Лариса Андреевна.
Без особого напряжения мозга я пришёл к единственному логичному умозаключению: сероглазая девочка – дочь Ларисы Андреевны. Я заметил, что строгий, прямо-таки испепеляющий взгляд Крысы Андреевны – так мы называли старшую пионервожатую за глаза – несколько добрел, когда в поле её зрения попадала эта милая девочка с волосами цвета табака.
Скоро мне пришлось убедиться в ошибочности моего предположения. Всё обстояло намного хуже. Девочка оказалась дочерью начальника лагеря. Звали её Лида. Ей было двенадцать лет. То есть она была почти на два года меня старше.
Здравый смысл подсказывал держаться от неё подальше. В лагере было полно красивых девчонок. И в моём отряде тоже. Но Лида мне нравилась больше всех остальных.
Мои соседи по палате предостерегали меня. Они говорили:
- Ты дурак. Она с тобой водиться не станет.
Я упрямо уверял, что станет.
- А если и станет, - говорили они, - то тебя выгонят из лагеря.
- Это за что же? – недоумевал я.
- А вот посмотришь!
Я с детства заметил за собой одно неприятное качество: если мне говорят «нельзя», то я пытаюсь доказать, что мне «можно». Не знаю, с чего я решил, будто я какой-то особенный. А может, я лишь хочу быть особенным. Но если это действительно так, значит, я такой же, как все.
Собравшись с духом, я как-то к ней подошёл и небрежным тоном окликнул:
- Эй, а не хочешь сходить со мной на свидание?
Она окинула меня всего пытливым взглядом и спросила:
- А ты кто?
Я пожал плечами:
- Курилко. Из шестого отряда.
- А меня Лида зовут.
- Это я уже выяснил, - говорю. – Так что насчёт свидания?
- Ну приходи, - предложила она, - завтра в три часа к морю, к спасательной вышке.
Это была чистой воды провокация. С женским коварством, с умыслом (не иначе) она назначила самое неудобное для меня время. Ведь в три у нас «тихий час».
И глазом не моргнув, я спокойно заверил:
- Приду.
- До завтра, Курилко из шестого отряда.
- До завтра.
Весь вечер мои товарищи бурно обсуждали сложившуюся ситуацию.
Один говорил:
- Это она нарочно, чтобы ты придти не смог.
Второй возражал:
- Она наперёд знает, что он откажется.
Третий соглашался:
- Точно! А если он и решится, то она же первая и наябедничает.
Я пытался встать на её защиту.
- Может, - говорю, - не приняла во внимание «тихий час». На неё ведь режим дня не распространяется. Она гуляет, где хочет и когда хочет.
- Как же! Она всё заранее просекла. Девчонки хитрые! А эта – тем более.
В результате все единогласно сошлись во мнении, что идти на свидание мне не следует. Пожалею.
Тем не менее на свидание я отправился. Надел белую рубашку. Гришка одолжил мне свои модные джинсы, а Костик дал новые кроссовки. Наш корпус я покинул, вылезши через окно. Чтобы мой побег случайно не обнаружили, ребята из подручных средств смастерили чучело, положили его на мою кровать и накрыли одеялом.
Она ждала меня в условленном месте.
Чем занимаются на свидании – об этом я имел смутное представление. О чём с Лидой говорить – тоже не знал.
Она сидела на песке, обхватив колени руками, смотрела на море. Море, как и я, слегка волновалось.
Я опустился на песок рядом с Лидой.
- Привет, - сказала она.
- Привет, - отозвался я.
Мы замолчали. Мы молчали достаточно долго и мучительно. Я не находил ни одной подходящей темы для разговора. Робость перерастала в панику.
В мозгу пульсировал вопрос: «Зачем я сюда припёрся?».
Пауза затянулась.
Наконец усилием воли я из себя выдавил:
- Интересно, что сегодня будет на полдник?
- Что?
- Вчера, - говорю, - на полдник давали сочник.
Лида ничего не ответила. Я тоже умолк, мысленно утопив себя как занимательного собеседника.
Я начал сожалеть о своём приходе. Сейчас бы, думал я, лежал бы себе с ребятами в палате. Мы болтали бы шёпотом о чём-нибудь интересном, например о том, кто победит – если сойдутся в смертельной схватке – тигр или медведь.
Вдоволь намолчавшись, Лида сказала:
- Смотреть на море можно бесконечно долго. В своём проявлении море никогда не бывает одинаковым. Непостоянное и необъятное, оно манит, успокаивает, пугает и завораживает. Море… Удивительное, таинственное и даже сказочное… Море… То волнующее, то убаюкивающее. Мир прекрасен и совершенен. Мир был бы не так прекрасен, не будь в нём морей. Только на берегу моря я всегда испытываю эмоциональный комфорт. Я просто сижу и размышляю. Потому что мне хорошо. Смотреть на море можно бесконечно долго. Ты не согласен?
- Почему? Согласен.
Я уже окончательно пожалел о том, что пришёл.
Я, кстати, тоже люблю смотреть на море. И мне не чуждо чувство прекрасного, и я способен впасть в релакс. Но умиляться по этому поводу я не собираюсь.
Не вышло у меня романа с Лидой. Но зато благодаря этой сероглазой девочке с волосами цвета табака мне посчастливилось сделать важное открытие – я не романтик.
Когда я вернулся в палату, меня окружили ребята, посыпались вопросы:
- Ну как?
- Тебя никто не видел?
- Она была?
- Вы целовались?
- Ну что?
Я ответил:
- Всё нормально.
- Что – всё? Давай рассказывай.
Я выдержал паузу и сообщил:
- Пацики, скажу только одно: смотреть на море можно бесконечно долго, но не до такой степени, чтобы пропустить полдник.
Ребята многозначительно переглянулись.
А на полдник снова давали молоко и сочники.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Записная книжка
Мама редко интересовалась моими делами в школе. Ещё реже проверяла дневник. Её интересовало только
