источником беспокойства и через столетие после Грегуара; об этом свидетельствуют опасения министра внутренних дел в 1891 г., что, продолжая проповедовать на диалекте, священники "могут поставить под угрозу единство Франции". Французский Бог всегда был Богом ревнивым. Ему можно поклоняться только на французском языке, как это ясно показал Анатоль де Монзи в своем знаменитом циркуляре 1925 года, защищая "единственный французский язык, ревностный культ которого никогда не может иметь слишком много алтарей".
К тому времени ревнивый культ если и не уничтожил всех конкурентов, то, по крайней мере, убедил многих в том, что таких конкурентов никогда не существовало. Уже в 1907 году один из лауреатов Академии заявил, что народная речь и литературный язык развиваются из одного и того же источника: старофранцузского языка. В 1966 г. глава Службы педагогических исследований Министерства образования говорил о том, что продвижение французского языка в школах вместо латыни - это утверждение "народного языка". К 1968 г., когда Антуан Прост опубликовал свою прекрасную историю французского образования "Образование во Франции, 1800-1967", мы тщетно ищем хоть шепот о самой страшной проблеме, мучившей школьных учителей на протяжении всего XIX века: о том, что многие их ученики не знают французского языка или знают его плохо.
Возможно, миф и стремление к языковому единству служили утешением для сохраняющегося разнообразия. Во всяком случае, до Первой мировой войны родной язык Франциска I не был языком большинства французских граждан. Как писал Арнольд ван Геннеп в 1911 г., "для крестьян и рабочих родным языком является patois, иностранная речь - французская". Цель следующих страниц - подтвердить это утверждение документально, показать, где оно наиболее применимо, указать, как происходило ослабление patois, и предположить, каковы были побочные эффекты этого ослабления.
Документацию в лучшем случае трудно найти. Но кроме того, многие документы вводят в заблуждение - как правило, непреднамеренно, поскольку передают на французском то, что на самом деле происходило на другом языке. Этим грешат даже некоторые местные ученые, передавая песню или фразу своего региона на своем французском языке. Особое беспокойство вызывают отчеты священников, полицейских и жандармов, где лишь изредка встречается намек на то, что обмен мнениями, переданный на французском языке (часто с запинками), на самом деле происходил на местном языке. Читателю приходится быть начеку. "Он говорил на патуа, и я тоже", - замечает священник из Лимузена, очень мимоходом. А как еще он мог общаться с деревенским жителем в первые годы Второй империи? Новый субпрефект, направленный в Сен-Флур в 1867 г., жаловался, что, хотя он мог общаться с мэрами деревень на французском языке, он не мог понять и заставить понять себя кого-либо еще в своем районе (но, добавлял он, "в моем возрасте я не собираюсь учить овернский язык") Полицейские иногда признавались, что не могут понять услышанное. В Жерсе они часто не могли следить за проповедью в церкви; а один полицейский суперинтендант в 1875 г., докладывая о домашнем обыске на предмет контрабандных спичек, заметил: "Правда, я с большим трудом понимаю местную речь". Интересно, что писал в своих отчетах флоберовский начальник полиции Понт-Авена, которому для общения со своими подопечными требовался переводчик. Случайная подсказка появляется, когда служитель закона цитирует какой-нибудь непереводимый местный термин".
Есть основания полагать, что многие обвиняемые и свидетели, вызванные в суд, говорили на языке патуа: одни переводили то, что могли, другие - с помощью присяжных переводчиков. В 1890 г. в суде Арьежа рассматривалось дело об убийстве человека, который сам говорил на языке патуа. Однако достоверные свидетельства на этот счет скудны. Так же как и подлинные факты о том, что происходило во время великого кризиса Миди в 1907 году. В многочисленных свидетельствах о событиях в Нарбонне, Безье, Перпиньяне, Агде и других мятежных центрах нет ни слова о том, на каком языке говорили бунтовщики и их лидеры; молчание тем более показательно, что свидетели подчеркивали социальную принадлежность или одежду своих собеседников или нападавших. Я не думаю, что это молчание было преднамеренным; скорее всего, информация не считалась уместной. Но это означает, что приходится опираться на довольно ограниченные источники.
Отчеты офицеров, проводивших рекогносцировку французской сельской местности в период Реставрации и Второй империи, изобилуют упоминаниями о непонятной местной речи. В предсказуемых районах (Бретань, Лимузен, юго-запад, Пиренеи) солдаты нанимали или вызывали переводчиков, как это делали врачи, посланные в Ариж во время эпидемии холеры 1854 г. В Лозере и Кантале, по словам одного расстроенного солдата, речь была нечленораздельной. "Как трудно заставить себя понять, так еще труднее понять ответ". Но это было в 1844 году. В 1858 году Богородица, явившаяся Бернадетте Субирус, не нуждалась в переводчике, но они сочли необходимым обратиться к девушке, хотя бы частично, на пиренейском диалекте Лурда, где теперь выгравированы ее слова: "Que soy era immaculada concepcion". К концу Второй империи многие деревенские жители понимали французский язык, даже если не говорили на нем. Но знакомство с французским языком в сельской местности все еще вызывало замечания. Были и такие, как старый Овергнат, который в 1870 г., будучи отправленным в плен в Гессен, женился и остался жить. Когда Жак Дюкло встретил его в 1917 году, старик общался на местном гессенском диалекте; спустя полвека он по-прежнему не знал ни французского, ни немецкого".
Такое положение дел не претерпело существенных изменений вплоть до Третьей республики. В 1874 году офицер, докладывавший о положении дел в районе Азей-ле-Ридо (Индр-и-Луара).
Он счел нужным отметить, что "все говорят по-французски", так что, несмотря на то, что жители говорили на туренском наречии, он был в состоянии понять их. В 1877 г., отчитываясь о маршруте конвоя через Верхние Пиренеи, офицер жаловался, что, поскольку большинство жителей почти не понимают французского языка, часто приходится прибегать к услугам переводчика, чтобы получить от них хоть какую-то информацию. В том же году в Перигоре другой офицер отметил, что, хотя жители Перигё умеют говорить по-французски, они до
В 1879 г. фольклорист все еще мог опубликовать притчу о блудном сыне на 88 различных наречиях. В 1879 г. фольклорист все еще мог опубликовать притчу о блудном сыне на 88 различных патуа. Проезжая по Нижней Бретани в 1882 г., Мопассан обнаружил, что языковая ситуация мало изменилась со времени визита Флобера за два десятка лет до этого. Гостеприимство было таким же радушным, но информацию по-прежнему было трудно получить, "ибо часто в течение целой недели, бродя по деревням, не встретишь ни одного человека, который бы знал хоть слово по-французски". А на Парижской выставке 1889
