не видел, чтобы они работали плохо. Ни одного несчастного случая не было. И самое странное — к ним пух не пристаёт.
Уже шуточки понеслись — зараза к заразе не пристаёт. Чудеса, да и только. Большаков после дня города на рабочем месте и не показывался. Заперся в каморке, где старую мебель свалили и колдырил там несколько дней, вообще оттуда носа не казал. Пугал меня своим поведением до чёртиков. Петрович говорит, что это из-за дочери. Сказали, что скоро детей начнут переливать в искусственные тела и возвращать в семьи. А то учебный год начался — пора деткам в школу, наверстывать упущенное. Это ж каких деток вернут из санатория? Таких же, как взрослых? Я пребывал в раздумьях, пока не случилось самое удивительное, что только могло произойти.
Семён решился на откровенные разговоры и на встречу с Пашей.
В общем, сидел я на телефоне, заявок ждал, когда мне неожиданно Семён позвонил.
— Привет, а Паша поиграть выйдет?
— Издеваешься? Он всю неделю в каморке живет. Заперся там. — ответил я.
— А я и не сомневался. — ответил Семён. — Твоя задача сейчас его оттуда вытащить. Сумеешь?
— Сомневаюсь. — я почесал бровь.
— Не сомневайся. Надо его вытащить из запоя. А что бы он протрезвел, скажешь ему волшебные слова. «Семён Ложкарёв, ждёт его у Петровича, и всё-всё про Пашеньку знает. И про шашни его с Мироном и Кузнецовым. И очень хочет с ним пообщаться, по поводу его доченьки. А доченьку его зовут Юленька».
— Это волшебные слова?
— Ещё какие. Только поосторожнее с ним. Я знаю, у него пистолет есть. Я, если что, уже у Петровича сижу. Действуй. Родина тебя не забудет. — и повесил трубку.
Я посмотрел на телефон обреченно. Не понимаю, то ли Семён шутит, то ли дело серьёзное. А сам он почему не сходит к Большакову? Боится или гордость мешает? Я пришёл в каморку Большакова и постучался. Молчание. Зашёл внутрь и чуть не задохнулся от вони. Он чего даже в туалет не выходил? Большаков лежал на скамейке и мычал в окружении армии бутылок. Бутылки были везде. Пустые, полные, заполненные спиртом и мутной желтой жидкостью. Мухи летали под потолком и ползали по открытым консервам. Пол был заблёван.
Вот оно. Счастливый мир алкоголика, подумал я.
Павла Фёдоровича было очень трудно привести в чувство. Я поливал его водой. Стаскивал за ноги со скамейки. Волочил по полу. Бесполезно. Он, как сказочный богатырь, храпел и посылал меня в далекое пешее путешествие. Я не выдержал — попросил двоих проходящих мимо работников помочь мне, и втроём мы выволокли его в душевую.
Пока он там пускал пузыри и орал, я подобрал ему сухую спецодежду. Минут через 10, он выбрался из душевой, стуча зубами от холода. Я же ему ледяную водичку включил. Уставился на меня и начал ругаться. Как только не называл. Матерные слова, разлетались по комнате вороньей стаей и каркали на меня, даже без участия своего хозяина. Я промолчал, и вручил ему полотенце. Когда он закончил растираться сказал, что Семён Ложкарёв ждёт его у Петровича. Он вытаращился на меня из-под полотенца.
— Чего-чего?
Я повторил. И про слова волшебные добавил.
Большаков медленно сел на скамейку в душевой.
— Семён Ложкарёв умер шесть лет назад. С кем ты разговаривал?
— Уверяю вас, он не умер, Павел Фёдорович, а очень даже жив. — ответил я.
— И чем ты это можешь доказать?
— А как вы думаете, Петрович может пустить к себе постороннего?
— Я уже не знаю, что и думать. Но давай поглядим на этого Ложкарёва.
Он оделся, и мы вернулись в его кабинет. Порывшись в столе, Большаков достал пистолет и спрятал в кармане.
— А вот теперь пошли. — приказал он мне.
В кладовой Петровича было уютно. Он тут хоть и пророс, но как-то незаметно что ли. Слился с ящиками и коробками. Пол и стены не отличишь от настоящих. И не подумаешь, что внутри него находишься. И что в любой момент он тебя может съесть. Но Петрович людей не ест. У него имеется доступ к любым продуктам. Накопил за долгие годы. Он нам накрыл, на радостях, шикарный стол. Правда ел только я один. Семён отказался. Павлу Федоровичу тоже не особенно до еды было. Когда он Семёна увидел, то чуть стрелять в него не начал от страха.
Еле пистолет у него отобрали.
— Как же ты выжил? Как?
— Да не выжил я. Сколько раз тебе можно повторять. Не жизнь это. — устало объяснял Семён. Он же Фёдор Смолин.
— Рассказывай Федя! Не томи! — упрашивал с потолка Петрович.
— Рассказывать особенно нечего. Когда произошла засветка меня превратило в пыль. Я же, как ты, Паша, помнишь, в надстройке сидел. Пытался понять, почему тогда приборы взбесились. А потом засветка разом, и я увидел, как потолок надо мной засиял чёрным.
— Очнулся я, когда Мирон вновь запустил электростанцию. И чувствовал себя облачком. Нет ни рук ни ног. Летал одним комком. Но тут, что называется, повезло. Во время засветки меня сдуло в вентиляцию. И там по коробам, закинуло в отстойник. Где валялся скелет Семёна. Я облачком с ним и слился. Со скелетом. Теперь я скорее Семён, чем Фёдор. Руки у меня уже не те.
— И как такое возможно? — поразился я.
Семён вытянул руку для демонстрации. От руки полетел черный пух. Мы с Большаковым в страхе отскочили.
— Вот так вот. — вздохнул Семён. Пух сам вернулся к нему и слился с телом.
Снова сели за стол. Пытаясь разрядить нервную обстановку, Петрович опустил щупальца с потолка и разлил всем чаю.
— А мою жену так можно восстановить? — вдруг спросил Павел Фёдорович.
— Нельзя. Их же перемешало всех. И каждую метелицу их перемешивает. Но ты правильно думаешь, Паша. Они тоже вокруг станции летают и жить пытаются. Я их крики постоянно слышу. Много их там летает.
Посидели, помолчали немного. Потом Семён кашлянул.
— Я ведь чего пришёл-то, Паш. Видел, что Мирон удумал? Больных Аркатом в манекены заливать? Так скоро и до детей доберутся, а у тебя там дочка.
— Ещё бы я об этом не знаю. Но, быть-то мне как? Я повязан с ними обоими. — Большаков опустил голову.
Я непонимающе посмотрел на Семёна и тот заметил мой взгляд.
— Рассказываю! — он показал мне ладонь. — Большаков и Фунтик вступили в сделку с Мироном и Кузнецовым. Сразу в две сделки. Большаков соорудил возле провала систему контрольных станций, призванных следить за состоянием ядра. Вернее, сферы. Чтобы второй засветки не
