черными женщинами остается серьезной проблемой в рамках (белого) феминизма.
Когда Вирджиния Вульф вышла на траву в Оксбридже, Бидл сердито отмахнулся от нее. Она нашла дорогу в библиотеку, но ей не разрешили остаться. Ей нужно было получить рекомендательное письмо от кого-нибудь из коллег по колледжу, или чтобы ее проводили (каламбур не удался). Сегодня такие правила отменены, и библиотека открыта для людей любого пола. Но некоторые люди все еще реагируют на то, что женщины ступают на территорию, которая до сих пор принадлежала мужчинам, или, что то же самое, нарушают их теперь уже не действующие или неравномерно соблюдаемые правила, с негодованием или возмущением. Эти реакции могут и, как правило, не раскрывают причинно-следственных связей, то есть того, что она - женщина, которая отклоняется или стремится к исторически запретному. Поэтому они созрели для рационализации post hoc: просто кажется, что она что-то замышляет. Она кажется смутно угрожающей. Она кажется холодной, отстраненной и надменной - или, наоборот, напористой, безжалостно сбивающей с ног всех, кто стоит на ее пути.
Так что, возможно, Бидл не перестал смотреть с опаской на своенравных женщин; его все еще раздражает вид той, что сбилась с пути. Он ищет надуманные основания или использует почти универсальные ошибки, чтобы оправдать свою неприязнь к ней. Возможно, он слабо понимает причину своей враждебности. А жена Бидла может полностью разделять его моральные суждения. У нее, как мы увидим, может быть мало или вообще не быть хорошей альтернативы.
И вот вы переходите к попыткам образумить мистера и миссис Бидл. Вы пытаетесь убедить их в том, что их реакция не соответствует моральным нормам, отражает старые, глубоко укоренившиеся общественные нравы, которые они сами теперь утверждают, что отвергают. Но по мере того, как вы развиваете свои аргументы, на их лицах растет негодование (у него) и неодобрение, возмущение, даже отвращение (у нее). И тут вы осознаете ужасную ловушку: часть того, чем женщины вроде вас (например, я) обязаны мужчинам, занимающим такие позиции (в данном случае довольно ничтожные) морального авторитета, - это добрая воля, которую, по словам Стросона, так важно получать от своих собратьев. Но там, где он говорит "собратья" и "один", скрывается степень , в которой и желаемая добрая воля, и стремление к ней зависят от гендера, а также от других систем господства и неблагополучия.
Например, женщины, находящиеся в отношениях асимметричной моральной поддержки с мужчинами, исторически обязаны проявлять к ним моральное уважение, одобрение, восхищение, почтение и благодарность, а также моральное внимание, сочувствие и заботу. Когда она нарушает характер и пытается направить в его сторону моральную критику или обвинения, она отказывает ему в доброй воле, которую он, возможно, привык получать от нее. Возможно, он даже в некотором смысле зависит от ее доброй воли, чтобы сохранить свое слабое чувство собственного достоинства. Ее обида или упрек могут показаться ему предательством, нарушением правильных моральных отношений между ними, и это может заставить его искать расплаты, мести, возмездия. А тем, кто на его стороне, - миссис Бидл, например, но не только ей - моральная критика мистера Бидла, скорее всего, покажется проступком или наглой ложью. С точки зрения морали, его критику нельзя доверять.
Из этого следует, что женоненавистничество - явление самомаскирующееся: попытка привлечь внимание к этому явлению может привести к его усилению. Получается ситуация "ловушки-22". Но, насколько я могу судить, обойти эту ситуацию невозможно.
Также выясняется, что неспособность признать женщину человеком не обязательно должна, а зачастую и не будет лежать в основе женоненавистничества. Ведь женоненавистничество может быть направлено против женщины таким образом, что предполагает ее восприятие как человеческого существа. Ключевой контраст естественным образом переносится на вторую часть идиомы. Женщины могут быть не просто людьми, а позиционироваться как дарители людей, когда речь идет о доминирующих мужчинах, которые ищут у них различные виды моральной поддержки, восхищения, внимания и так далее. Ей не позволено быть такой же, как он. Она будет склонна попадать в неприятности, если не будет давать достаточно, или не тем людям, или не тем способом, или не в том духе. И если она ошибется в этом вопросе или попросит о такой же поддержке или внимании от своего имени, то рискует навлечь на себя обиду, наказание и возмущение женоненавистников.
Таким образом, признанная человечность женщины может оставлять желать лучшего в плане моральной свободы. А ее чувство долга может быть, с одной стороны, чрезмерным, а с другой - недостаточным.
Я написал эту книгу в основном как затянувшуюся попытку, как я теперь понимаю, освободиться от чувства различных надуманных обязательств, чтобы обрести и лучше выполнять другие, настоящие. Я также хотел избавиться от надуманного чувства вины и стыда, которые я склонен испытывать, когда иду наперекор мнимым (и, опять же, иногда сфабрикованным) моральным авторитетам. Более того, я был склонен испытывать определенные формы моральной неловкости, смутно напоминающей ту, что испытывали участники экспериментов Милгрэма (1974) , когда мне приходилось сопротивляться авторитетным заявлениям, казавшимся необоснованными по размышлении и, возможно, пагубными.
Мне было морально неловко смотреть на события, с которых я начинаю, - убийства в Исла-Висте - с точки зрения женщин, ставших жертвами и убитых. И я чувствовал себя неловко, подобным образом, вообще останавливаться на них - как будто я должен быть отстраненным и холодным, когда речь идет о женщинах-жертвах, а не быть воодушевленным, как я на самом деле был, моральным ужасом и горем за них и всех других женщин, убитых в подобном духе ежедневно в Америке. Я чувствовал некоторое давление, заставлявшее меня обратиться к чисто структурным случаям женоненавистничества, или, иначе, к женоненавистничеству тонкого или хронического и кумулятивного типа.
Но, несмотря на то что все это важные явления, которые следует исследовать, и я продолжаю это делать в дальнейшем, я начал сомневаться в своем первоначальном рефлекторном инстинкте отвернуться, в отличие от последующего изменения объектива и расширения фокуса. И я начала беспокоиться о том, что подобные инстинкты плохо влияют на мое мышление или отражают своего рода интеллектуальную трусость. Конечно, феминистская философия не должна фокусироваться только на мужском доминировании, патриархате, токсичной маскулинности и женоненавистничестве. Тем не менее, в той мере, в какой это было представлено как положительно устаревшее некоторыми дисциплинарными старейшинами, это, казалось бы, отменяется тем фактом, что не было ни одной книги или даже статьи, посвященной мизогинии как таковой, когда я начала этот проект в мае 2014 года. Но я думаю, что в работе такого довольно старомодного, немодного характера есть своя ценность и, возможно,
