свою многочисленную семью на Флит-стрит на установленное пособие, но возвращался к ним каждую субботу, чтобы дать им три хороших ужина и свою компанию, прежде чем вернуться к нам в понедельник вечером - обращаясь с ними с такой же, а может быть, и более церемонной вежливостью, как и со многими другими модными людьми".80
Он писал предисловия, посвящения, проповеди и даже юридические заключения для других, часто безвозмездно. Он трудился словом и пером, чтобы спасти доктора Уильяма Додда от виселицы. Увидев на улице проститутку, он (тогда ему было семьдесят пять лет) взял ее на спину, отнес в свои комнаты, ухаживал за ней, пока она не поправилась, и "старался приучить ее к добродетельному образу жизни".81 Джордж Стивенс, сотрудничавший с ним в редактировании Шекспира, сказал: "Если бы многочисленные щедроты, которые он тщательно скрывал, многочисленные акты гуманности, которые он совершал наедине с собой, были показаны с такой же полнотой [как и его слабости], его недостатки настолько потерялись бы в сиянии его добродетелей, что только последние были бы замечены".82
За последние девятнадцать лет жизни он написал только одну значительную книгу - "Жизни поэтов"; в остальном он заменил перо языком. Он описывал себя как "человека, который любит складывать ноги и вести беседу".83 Если оставить в стороне прием пищи, он больше всего жил, когда разговаривал с интеллигентной компанией. Наблюдая и читая, он накопил необычайный запас и диапазон знаний о человеческих делах; большую их часть он хранил в своей дровяной кладовой памяти и был рад возможности разгрузиться. Однако он редко становился инициатором серьезных дискуссий; он высказывался только тогда, когда кто-то поднимал тему или бросал вызов. Его всегда тянуло возразить другому; он был готов защищать любое предложение или его противоположность; он наслаждался спором, считая себя непобедимым; и он был полон решимости выиграть спор, даже если истина погибнет под его ударами. Он знал, что это не самый лучший вид беседы, но был уверен, что самый интересный. В пылу и остроте конфликта он не находил места для вежливости. "Он не пощадил никого из нас", - сказал Босуэлл.84 Одному из участников спора: "Я нашел для вас аргументы, но я не обязан находить для вас понимание".85 "С Джонсоном не поспоришь, - сказал Голдсмит, - ибо если его пистолет не выстрелит, он собьет вас прикладом".86 "Когда я позвал доктора Джонсона на следующее утро, - рассказывает Босуэлл, - я обнаружил, что он весьма доволен своими разговорными способностями, проявленными накануне вечером. "Ну что ж (сказал он), мы хорошо поговорили". Босуэлл. "Да, сэр, вы повалили и загрызли несколько человек".87 Томас Шеридан назвал его задирой,88 а Гиббон называл его фанатиком.89 Лорд Монбоддо называл его "самым недоброжелательным и злобным человеком, которого я когда-либо знал, который не хвалил ни одного автора или книгу, которую хвалили другие люди [он хвалил "Эвелину" Фанни Берни], и ... не мог с терпением слушать, как какой-либо другой человек привлекает внимание компании в течение столь короткого времени".90 Гораций Уолпол, обеспеченный своими синекурами, содрогался при мысли о нем и подводил итог, как его видел сын премьер-министра-вига:
При всей своей образованности и некоторых сильных сторонах Джонсон был одиозным и подлым персонажем. По принципу якобинец, высокомерный, самодостаточный и властный. ...Он продал свое перо партии даже в словаре, а затем, чтобы получить пенсию, противоречил своим собственным определениям. Его манеры были гнусными, высокомерными и жестокими, его стиль нелепо напыщенным и порочным, и, одним словом, при всем педантизме он обладал всей гигантской малостью сельского школьного учителя. ...Что подумает о нас потомство, когда прочтет, какому идолу мы поклонялись?91
В идеале, конечно, лучше всего беседовать в небольшой неторопливой компании, где все информированы и вежливы; или, как сказал Джонсон в одной из приятных интермедий: "Это самая счастливая беседа, где нет ни соперничества, ни тщеславия, а есть спокойный тихий обмен мнениями";92 Но когда у него был такой опыт? "Относиться к противнику с уважением, - сказал он Босуэллу, предположительно с блеском в глазах, - значит давать ему преимущество, на которое он не имеет права".93 Мы, которые никогда не чувствовали его задницу, прощаем ему все эти удары, оскорбления и предрассудки, потому что его остроумие, юмор и проницательность, его предпочтение реальности притворству, откровенности - болтовне, его способность концентрировать мудрость в одной фразе делают его одним из самых доминирующих персонажей в английской истории.
V. КОНСЕРВАТИВНОЕ МЫШЛЕНИЕ
Предоставим ему слово? Ему было что сказать почти обо всем под солнцем. Он считал жизнь несчастьем, которое никто не хотел бы повторить и которое большинство людей "поддерживают с нетерпением и бросают с неохотой".94 Когда леди Маклеод спросила его, "не является ли человек добрым от природы", он ответил: "Нет, мадам, не больше, чем волк".95 "Люди, очевидно, ... настолько испорчены, что все законы неба и земли недостаточны, чтобы удержать их от преступлений".96 "Люди ненавидят сильнее, чем любят; и если я однажды сказал что-то, что обидело человека, я не добьюсь большего, сказав много вещей, которые ему понравятся".97
Он не часто обсуждал экономику. Он осуждал эксплуатацию колониальных народов,98 и решительно осуждал рабство; однажды в Оксфорде он поразил некоторых профессоров, предложив тост за "восстание негров в Вест-Индии".99 Однако он считал, что "повышать зарплату поденщикам неправильно, ибо это не делает их жизнь лучше, но [говорил Идлер] только делает их бездельниками, а безделье очень вредно для человеческой природы".100 Как и Блэкстон, он отстаивал святость прав собственности; как и его антиподы, Вольтер, он защищал роскошь как дающую работу бедным, а не разъедающую их благотворительностью.101 Он предвосхитил Адама Смита, отстаивая идею свободного предпринимательства.102 Однако размножение купцов раздражало его. "Боюсь, что рост торговли и непрекращающаяся борьба за богатство, которую эта торговля возбуждает, не дает никаких перспектив на скорое прекращение хитрости и мошенничества. ... Насилие уступает место хитрости".103 Он не притворялся, что презирает деньги, сам страдая от их недостатка, и считал, что "никто, кроме тупицы, не пишет иначе, как ради денег".104-что недооценивало тщеславие.
Он считал (вспомните строки, которые он добавил к "Путешественнику" Голдсмита), что мы преувеличиваем значение политики. "Я бы не отдал и полкроны за то, чтобы жить при одной форме правления, а не при другой".105 Поэтому "большинство схем политических улучшений - очень смехотворные вещи".106 Тем не менее он горячо выступал против "псов-вигов", и потребовалась пенсия, чтобы примирить его с ганноверцами. Он называл патриотизм "последним прибежищем негодяя".107 но он с патриотической теплотой отстаивал право Британии на Фолклендские острова (1771) и почти шовинистически презирал шотландцев и французов.
В
