материи в первом законе Ньютона, продолжает оставаться в движении, если его не заставят изменить это состояние силы, воздействующие на него извне. О второстепенных поэтах он писал с похвальной краткостью, но в отношении Мильтона, Аддисона и Поупа он позволил себе расслабиться и написал эссе на шестьдесят, сорок две, 102 страницы, которые являются одними из лучших образцов литературной критики на английском языке.
Его мнение о Мильтоне было окрашено неприязнью к пуританам, их политике и цареубийству. Он читал прозу Мильтона так же, как и его стихи, и называл его "язвительным и угрюмым республиканцем".149 Эссе о Поупе (которое в оригинальном издании заняло 373 страницы) стало последним ударом, нанесенным классическому стилю в английской поэзии величайшим наследником этого стиля в английской прозе. Он, хорошо знавший греческий язык, полагал, что перевод "Илиады", выполненный Поупом, улучшил Гомера. Он похвалил "Элегию" Грея, но отверг оды как загроможденные мифологическими механизмами. Когда были опубликованы десять томов "Жизни поэтов" (1779-81), некоторые читатели были шокированы неортодоксальными, но понтификальными суждениями Джонсона, его нечувствительностью к более тонким грациям поэзии, его склонностью оценивать и ругать поэтов в соответствии с моральными тенденциями их стихов и их жизни. Уолпол заявил: "У доктора Джонсона, несомненно, нет ни вкуса, ни слуха, ни критериев суждения, кроме его старушечьих предрассудков".150 и смеялся над "этим грузом на ходулях", который, "похоже, читал древних не для того, чтобы выуживать многословие".151 Почему же тогда эти "Жизни" читаются более широко и с большей любовью, чем любое другое произведение пера Джонсона? Возможно, из-за этих самых предрассудков и откровенности их выражения. Он сделал литературную критику живой силой и почти воскресил мертвых своими порицаниями.
VII. ОСВОБОЖДЕНИЕ: 1781-84
Есть тайная гордость в том, что мы пережили своих современников, но мы наказаны одиночеством". Смерть Генри Трала (4 апреля 1781 года) стала для Джонсона началом конца. Он служил одним из четырех исполнителей завещания пивовара, но после этого его визиты в семью Трейл сократились. Еще задолго до смерти мужа миссис Трейл начала уставать от нагрузок, связанных с потребностью Джонсона во внимании и заботе. Трэйл держал своего пленного медведя в достаточно хорошем поведении, но (жаловалась вдова), "когда некому было сдерживать его (Джонсона) неприязнь, было чрезвычайно трудно найти кого-нибудь, с кем он мог бы поговорить, не живя постоянно на грани ссоры. ... Такие происшествия случались слишком часто, и я была вынуждена... удалиться в Бат, где, как я знала, мистер Джонсон не стал бы меня преследовать".152
Газета Morning Post усугубила ситуацию, объявив, что брачный договор между Джонсоном и миссис Трэл "находится на подхвате".153 Босвелл сочинил бурлеск "Ода Сэмюэля Джонсона миссис Трейл по поводу их предполагаемого приближающегося бракосочетания".154 Но в 1782 году Джонсону было семьдесят три года, а миссис Трейл - сорок один. Она вышла замуж за Трейла не по своей воле; он часто пренебрегал ею, и она так и не научилась его любить. Теперь она заявила о своем праве любить и быть любимой, а также найти себе пару на вторую половину жизни. Она была в том возрасте, когда женщина остро нуждается в физическом и понимающем общении. Еще до смерти мужа она увлеклась Габриэлем Процци, который давал уроки музыки ее дочерям. Он родился в Италии, но в 1776 году поселился в Англии, и сейчас ему было около сорока двух лет. Когда она впервые познакомилась с ним на вечере у доктора Берни, она подражала его манерам, когда он играл на фортепиано. Но его элегантные манеры, приятный нрав и музыкальные достижения составляли облегчающий контраст с Джонсоном. Теперь, когда она была свободна, она предалась романтике. Она призналась своим четырем оставшимся в живых дочерям в желании снова выйти замуж. Они были встревожены: повторный брак повлиял бы на их финансовые ожидания; брак с музыкантом - что еще хуже, с римским католиком - повредил бы их социальному положению. Они умоляли мать передумать; она пыталась, но безуспешно. Пиоцци повел себя как джентльмен: он уехал в Италию (апрель 1783 года) и отсутствовал почти год. Когда он вернулся (март 1784 года) и обнаружил, что миссис Трейл все еще жаждет, он уступил. Дочери не дали своего согласия и переехали в Брайтон.
30 июня миссис Трэл отправила Джонсону сообщение о том, что она и Пиоцци собираются пожениться. Он ответил (2 июля 1784 года):
МАДАМ:
Если я правильно истолковал ваше письмо, вы бесславно вышли замуж; если это еще не сделано, давайте еще раз поговорим вместе. Если вы оставили своих детей и свою религию, Бог простит ваше злодеяние; если вы потеряли свою славу [репутацию] и свою страну, пусть ваша глупость не принесет больше вреда. Если же последний поступок еще предстоит совершить, я, любивший вас, почитавший вас, благоговевший перед вами и служивший вам, я, долгое время считавший вас первой из женщин человечества, прошу, чтобы, пока ваша судьба не стала бесповоротной, я мог еще раз увидеть вас.
Я был, когда-то был, мадам, искренне ваш,
САМ. JOHNSON155
Миссис Трэл возмутило слово "позорный" как оскорбление ее жениха. Она ответила Джонсону 4 июля: "Пока вы не измените свое мнение о мистере Пиоцци, давайте больше не будем разговаривать". Она вышла замуж за Пиоцци 23 июля. Весь Лондон был согласен с Джонсоном в ее осуждении. 11 ноября Джонсон сказал Фанни Берни: "Я никогда не говорю о ней и не желаю больше слышать о ней".156
Эти события, должно быть, отняли у Джонсона все больше жизненных сил. Ему становилось все труднее спать, и он прибегал к опиуму, чтобы облегчить свои боли и успокоить нервы. 16 января 1782 года умер его "ординарный врач" Роберт Леветт; чья очередь будет следующей? Джонсон всегда боялся смерти; теперь же это и его вера в ад превратили последние годы жизни в смесь тяжелых ужинов и теологических ужасов. "Боюсь, что я могу быть одним из тех, кто будет проклят", - сказал он доктору Уильяму Адамсу, хозяину Пембрук-колледжа; а когда Адамс спросил, что он подразумевает под словом "проклят", тот воскликнул: "Отправлен в ад, сэр, и наказан навечно".157 Босуэлл не мог не сравнить с тем спокойствием, с которым неверующий Хьюм подошел к своему концу.158
17 июня 1783 года Джонсон перенес легкий инсульт - "в голове у меня возникла путаница и неясность, которая продолжалась, я полагаю, полминуты. ... У меня отнялась речь. Я не чувствовал боли".159 Через неделю он был достаточно здоров, чтобы обедать в клубе, а в июле поразил своих близких, совершив экскурсии в Рочестер и Солсбери.
