предосудительное.
Я рассказала ей, как увидела их у фонтана Бетесда, но это прозвучало не слишком убедительно.
— Я хочу сказать, — сказала она, — подростки ведь верят в жуткие сплетни. Помнишь, как мы думали, что Марко Вашингтон был кузеном Дензела?
Меня взяла досада. Нечестно было с ее стороны сперва посеять некую идею у меня в уме, всю неделю не дававшую мне спать, а затем откреститься.
Я сказала:
— Они слишком много времени проводили вместе. Я шла к нему на ораторскую практику, а он сидел там с ней целую вечность за закрытой дверью. Что-то здесь нечисто.
Фрэн кивнула.
— Ты подросток, и ты думаешь: «Этот препод потрясный, потому что зависает с нами». Типа кто откажется зависать с шестнадцатилетками? Потом ты становишься старше и думаешь: «Хм, у него, наверно, нет нормальной взрослой жизни».
— Но я не об этом.
— Это да. Но не говори этого Бритт. Не позволяй ей вляпаться в это дерьмо.
Она помахала рукой вошедшей компании. Я заметила Дэну Рэмос, мою старую учительницу биологии, с которой приятно позавтракала накануне, спросив за равиоли со шпинатом, исследуют ли еще ребята фауну и насекомых в круге внутри обруча (исследуют), заставляет ли она еще их делать наброски (да) и препарируют ли они еще свиные эмбрионы (по желанию, но многие склоняются к виртуальной модели). Я всегда прохладно относилась к естественным наукам, но любила мисс Рэмос — то, как она выявляла греческое или латинское происхождение каждого термина, как настаивала, чтобы мы говорили зо-ология вместо зоо-логии. «Это изучение жизни, — говорила она. — А не зоопарков». То, как она произносила фотосинтез, словно личное имя Бога. Я любила поэзию листвы, преобразующей солнечный свет в глюкозу и кислород. Любила идею адаптации, то, как растения борются за свое место под солнцем: прорастают пораньше, или раскидывают огромные листья, чтобы получать больше света, или выпускают крошечные иголочки, которые почти не нуждаются в нем. «У каждого своя специализация, — говорила она, — почти как у вас при поступлении в колледж».
Дэна и четверо ее спутниц уселись, не прекращая оживленной беседы. Они принесли подарочные пакеты: был чей-то день рождения.
Фрэн сказала:
— Так в чем конкретно суть подкаста Бритт?
Я скривилась, опасаясь ее реакции.
— Что Омар был осужден несправедливо.
Фрэн медленно кивнула. Нам подали вино, и после того, как официант наполнил бокалы и отчалил, она сказала:
— Но вы ведь не собираетесь типа транслировать это?
— Все будет доступно онлайн.
— Я хочу сказать… ты ведь не станешь нигде продвигать это? Бросать говно на вентилятор?
— Господи, — сказала я. — Я не знаю. Она вполне может выложить завтра видео, которое наберет кучу просмотров.
Фрэн казалась настолько не в себе, что я задумалась, не привела ли она меня сюда только затем, чтобы устроить допрос с пристрастием. Она сказала:
— Значит, ты считаешь, это правда? Это не он сделал?
До сих пор я занимала безопасную, нейтральную, академическую позицию — или так говорила себе. Я могла задавать Бритт полезные вопросы, наводящие вопросы, провокационные вопросы. Но ответы мне были не нужны. Я сказала:
— Это не мое дело.
Фрэн откусила прямо от своей булочки, вместо того чтобы отщипнуть кусочек. И сказала с набитым ртом:
— Может, и твое.
— Сделал ли он это?
— Я хочу сказать… то, что придумала Бритт, как ты этим распорядишься, куда пристроишь, — она потянулась к охлажденной миске с пакетиками масла в золотой фольге и закончила: — Потому что сейчас ты так говоришь, словно с этим как-то связан Блох.
Я протестующе запищала и сказала:
— Он был дома с женой и детьми! Я ничего такого не утверждаю!
— Думаю, ты это подразумеваешь.
— Нет! Он был на виду в тот вечер, он был в театре со мной после спектакля. Убирал все на место.
— Я думала, ты сказала, он был с женой.
— Это потом, просто… господи. Фрэн. Я вовсе этого не думаю. Ты же помнишь, какой он был хлюпик.
Я услышала себя, услышала, как нелепо это прозвучало. Но это правда, что у меня такое не укладывалось в голове. Даже мысль, что вы могли спать с Талией, была для меня слишком.
Фрэн сказала:
— Я знаю, ты была к нему привязана. Не хочу сказать ничего такого. Но он уделял тебе много внимания. В этом он знал толк, да? Он замечал в людях таланты. И не такие большие очевидные вещи, как лыжи.
Стопам стало слишком жарко в двойных носках и зимних ботинках. От санджовезе, которое официант налил в бокал размером с мою голову, конечности сделались одновременно свинцовыми и невесомыми. Я сказала:
— Не понимаю, какое это имеет…
— Послушай, я не хотела мурыжить тебя, возвращать к этому. Ты казалась такой выдержанной и типа… Прости, я не хочу, чтобы ты загонялась.
— Кто сказал, что я загоняюсь?
— Боди. У тебя такой вид, словно ты не спала с тех пор, как приехала. Ты все равно шикарна, но выглядишь кошмарно.
Меня спасло то, что нам принесли еду — стейк для Фрэн и масляный овощной террин для меня. Я успела собраться с мыслями, вспомнить, что, хотя после Грэнби прожила двадцать три года полноценной взрослой жизни, Фрэн видела меня всего несколько недель за это время. Она не понимала, как далека я была от трындеца выпускного класса. Я сказала:
— У меня на уме было несколько вещей. Я в эмоциональной трясине.
Я была не готова говорить о видео Жасмин Уайлд, так что настроилась рассказать ей о Яхаве, в подробностях.
Одно из лучших качеств Фрэн — ей искренне хочется знать всю подноготную. Глаза у нее загораются, словно она пересматривает свой любимый фильм.
— Дело в том, — сказала я, — что у меня словно угасло сексуальное влечение ко всем, кроме Яхава, словно другие мужчины все равно что старые женщины. Посмотри на меня — я усердствую в моногамии, когда это совершенно неуместно.
Она спросила, могу ли я познакомить их в субботу, хотя бы устроить так, чтобы они пересеклись в кампусе.
Дэна Рэмос встала из-за столика и, оставив свою разбитную компанию, направилась, покачиваясь, к нам, держа в руке сверкающий бокал желтого вина. Она сказала не в меру громко: «Ворошите прошлое? На чем остановились?» Волосы у Дэны завивались еще сильнее, чем когда она входила в ресторан.
Я почувствовала, как Фрэн мысленно отматывает разговор к последней теме неличного характера. Она сказала:
— Мы говорили о Дэнни Блохе. Помните его? Он преподавал музыку.
— Конечно, он пробыл здесь всего год или два.
— Три года, — сказала Фрэн. — Я запомнила, потому что он пришел, когда мы были на втором курсе, и ему вручили какой-то прощальный приз в Выпускной день.
Я сказала:
— Ему дали приз за то, что он уволился?
— Ну, — сказала Дэна, — он отправился преподавать в Россию. Нет — в Болгарию. Уверена, ему подарили шарф Грэнби или что-то такое. Бедная его жена.
— Почему?
— Ну, просто… кому охота перебираться в Болгарию?
Я как-то забыла, что вы перебрались в Болгарию. Болгария! В то время это казалось не более странным, чем то, что выпускники разъезжались по колледжам в Калифорнию, Колорадо или даже Шотландию — все это звучало для меня одинаково экзотично.
Дэна оперлась о наш столик нетвердой рукой. Она сказала:
— Я помню, он оставил нас в затруднительном положении. Соблаговолите объявить о своем уходе в январе, ради всего святого, чтобы мы могли найти достойную замену. Та женщина, которую нашли в итоге, была просто ужас. Но кто будет искать
