и неизвестно, сколько юношеского огня было погашено течением времени. Четыре незначительные логические работы крутятся вокруг проблемы универсалий; нам нет нужды нарушать их покой. Однако "Диалектика" - это 375-страничный трактат по логике в аристотелевском смысле: рациональный анализ частей речи, категорий мышления (субстанция, количество, место, положение, время, отношение, качество, обладание, действие, "страсть"), форм предложений и правил рассуждения; возрождающийся ум Западной Европы должен был прояснить для себя эти основные идеи, как ребенок, который учится читать. Диалектика была главным интересом философии во времена Абеляра, отчасти потому, что новая философия исходила от Аристотеля через Боэция и Порфирия, и только логические трактаты Аристотеля (и то не все) были известны этому первому поколению схоластической философии. Поэтому "Диалектику" нельзя назвать увлекательной книгой, но даже на ее формальных страницах мы слышим пару выстрелов в первых стычках двухсотлетней войны между верой и разумом. Как мы можем в эпоху, уже сомневающуюся в интеллекте, возродить сияние того времени, которое только открывало "эту великую тайну знания"?20 Истина не может противоречить истине, утверждает Абеляр; истины Писания должны совпадать с выводами разума, иначе Бог, давший нам и то, и другое, будет вводить нас в заблуждение тем или иным способом.21
Возможно, в ранний период своей жизни - до трагедии - он написал "Диалог между философом, иудеем и христианином". "В ночном видении, - рассказывает он, - к нему, как к знаменитому учителю, пришли три человека и попросили его вынести решение по их спору. Все трое верят в единого Бога; двое принимают еврейские Писания; философ отвергает их и предлагает основывать жизнь и мораль на разуме и естественном праве. Как нелепо, утверждает философ, цепляться за верования нашего детства, разделять суеверия толпы и обрекать на ад тех, кто не принимает эти пакости!22 В конце он нефилософски называет евреев дураками, а христиан - сумасшедшими. Еврей отвечает, что люди не могут жить без законов; что Бог, как добрый царь, дал человеку кодекс поведения ; и что заповеди Пятикнижия поддерживали мужество и нравственность евреев на протяжении веков рассеяния и трагедий. Философ спрашивает: "Как же ваши патриархи жили так благородно задолго до Моисея и его законов? И как вы можете верить в откровение, которое обещало вам земное процветание, но позволило вам страдать от такой нищеты и запустения? Христианин соглашается со многим, что говорят философ и иудей, но он утверждает, что христианство развило и усовершенствовало естественный закон одного и Моисеев закон другого; христианство подняло выше, чем когда-либо прежде, нравственные идеалы человечества. Ни философия, ни иудаизм, основанный на Писании, не предлагали человеку вечного счастья; христианство дает измученному человеку такую надежду и потому бесконечно ценно. Этот незаконченный диалог - удивительное произведение для каноника собора в Париже 1120 года.
Подобная свобода дискуссий нашла свое воплощение в самой известной работе Абеляра "Да и нет" (Sic et non-Yes and No, 1120?). Самое раннее упоминание о ней содержится в письме Вильгельма из Сен-Тьерри к Сен-Бернару (1140 г.), в котором она описывается как подозрительная книга, тайно циркулирующая среди учеников и приверженцев Абеляра.23 После этого она исчезла из истории до 1836 года, когда рукопись была обнаружена Виктором Кузеном в библиотеке в Авранше. Сама ее форма, должно быть, заставила горевать. После благочестивого вступления она состояла из 157 вопросов, включая самые основные догматы веры; под каждым вопросом в противоположных колонках располагались две группы цитат; одна группа поддерживала утвердительный ответ, другая - отрицательный; в каждой группе приводились цитаты из Библии, Отцов Церкви, языческой классики, даже из "Искусства любить" (Ars amandi) Овидия. Возможно, книга задумывалась как арсенал ссылок для схоластических диспутов; но введение, намеренно или нет, ставит под сомнение авторитет Отцов, показывая их противоречащими друг другу и даже самим себе. Абеляр не ставил под сомнение авторитет Библии, но утверждал, что ее язык был предназначен для неграмотных людей и должен быть истолкован разумом; что священный текст иногда был испорчен интерполяцией или небрежным копированием; и что когда отрывки из Писания или патристики противоречат друг другу, разум должен попытаться их примирить. Предвосхищая "картезианское сомнение" на 400 лет, он писал в том же прологе: "Первый ключ к мудрости - усердное и частое сомнение..... Ибо через сомнение мы приходим к исследованию, а через исследование мы приходим к истине".24 Он указывает на то, что Сам Иисус, столкнувшись с врачами в Храме, засыпал их вопросами. Первый спор в книге - это почти декларация независимости философии: "Что вера должна быть основана на человеческом разуме, и наоборот". Он цитирует Амвросия, Августина и Григория I, защищающих веру, и приводит слова Илария, Иеронима и Августина о том, что хорошо иметь возможность доказать свою веру с помощью разума. Постоянно подтверждая свою ортодоксальность, Абеляр открывает для обсуждения такие проблемы, как божественное провидение и свобода воли, существование греха и зла в мире, созданном добрым и всемогущим Богом, и возможность того, что Бог не всемогущ. Его свободные рассуждения по таким вопросам наверняка поколебали веру молодых студентов, увлеченных дебатами. Тем не менее этот метод обучения путем свободной дискуссии стал применяться, вероятно, благодаря примеру Абеляра,25 регулярной процедурой во французских университетах и в философских и теологических сочинениях; мы обнаружим, что святой Фома принял его без страха и упрека. В самом зарождении схоластики рационализм нашел свое место.
Если "Sic et non" оскорбила лишь немногих, потому что ее тираж был ограничен, то попытка Абеляра применить разум к тайне Троицы не могла так узко ограничить свое влияние и тревогу, поскольку она стала темой его лекций в 1120 году и его книги "О Божественном единстве и Троице". Он написал это, по его словам,
для моих учеников, потому что они всегда искали рациональных и философских объяснений, просили скорее понятных им причин, чем просто слов, говоря, что бесполезно произносить слова, которые разум не может понять, что ни во что нельзя верить, если сначала не понять, и что абсурдно проповедовать другим то, чего не может понять ни он сам, ни те, кого он стремится научить.26
Эта книга, по его словам, "стала очень популярной", и люди удивлялись его тонкости. Он указывал на то, что единство Бога - это единственный пункт, с которым согласны величайшие религии и величайшие философы. В едином Боге мы можем рассматривать Его силу как Первое Лицо, Его мудрость как Второе, Его благодать, милосердие и любовь как Третье; это фазы или модальности Божественной сущности; но все дела Божьи предполагают и объединяют одновременно Его силу, Его мудрость и Его любовь.27 Многие богословы
