ритуалы создания нового государства. Иначе говоря, элита должна каким-то образом продемонстрировать, что народ действительно считает ее агентами, воплощающими в своих действиях и решениях коллективную волю. В свою очередь, отношение агентов к созданному ими государству легитимно лишь в той мере, в какой это отношение аутентифицирует то, что народ считает своей коллективной целью и предназначением. Процессы, посредством которых люди выявляют это соответствие, подразумеваются трансцендентной социальной целью, которую они, как утверждается, принимают. Как следствие, эти процессы могут считаться "демократическими" только в рамках идеологии и логики этой цели.
Поэтому суверенные государства всегда оправдывали свое право на правление во имя чего-то иного, чем они сами, будь то переделка общества в соответствии с Божьим замыслом, решение исторической судьбы класса или народа, реализация свободы и свободы личности. Ни одно государство никогда не оправдывало свое право править исключительно от своего имени, ставя собственное выживание и интересы выше народа, которым оно управляет. Государства, основанные на иных принципах, нежели западное понятие "демократической воли", понимают согласие совершенно иначе. Например, отличительной чертой легитимности теократии является ее соответствие Божьей воле, а все подданные теократии, как можно предположить, стремятся к спасению, то вопрос о том, согласны ли они на создание и управление государством, практически не стоит. Точно так же государство, основанное политической партией, мобилизующей и направляющей пролетариат в качестве авангарда истории, предполагает, что течение времени в конечном итоге подтвердит его суверенные притязания. Таким образом, выявление народного согласия отодвигается на тот момент, когда оно уже не имеет смысла; оно не имеет смысла потому, что никто не задумывается об альтернативе коммунистической утопии после ее установления и никто не отрицает задним числом суверенитет государства, которое сделало эту утопию возможной. В самом деле, как только классовая судьба пролетариата реализована, исчезает сама причина существования государства.
Прежде чем продолжить, необходимо выделить два разных, но в конечном счете взаимосвязанных аргумента. С одной стороны, все современные учредительные собрания, как бы изысканно они ни были поставлены, имеют в своей основе мифо-логические, утопические претензии, хотя эти претензии не всегда очевидны даже незаинтересованному наблюдателю, а уж тем более увлеченному участнику. Современные основания - это, конечно же, не шарада, в которой политические элиты навязывают мифологическое действие несведущему народу. Например, Конституционный конвент 1787 г. в Филадельфии был законодательно оформленным учреждением, которое одновременно остро осознавало формальные требования демократического общественного договора и не осознавало, насколько этот договор уже был предрасположен культурными и личными представлениями, с которыми делегаты вступали в процесс.
С другой стороны, современные учредительные документы не являются логически последовательными даже по своей сути. Как и все законодательные собрания, Конституционное собрание в Филадельфии, прежде чем приступить к обсуждению, должно было создать три организационных элемента: председательствующего, формально определенный состав и свод парламентских правил. Поскольку учредительное собрание должно возникнуть в естественном состоянии (когда народ может свободно признать и действовать на основе принципов, легитимирующих создание нового государства), эти элементы не могут быть продиктованы собранию неким авторитетом, превосходящим его самого. С одной стороны, учредительное собрание должно самосознательно "созывать себя", поскольку оно черпает свои суверенные полномочия непосредственно из воли народа. С другой стороны, учредительное собрание не может формально признавать какие-либо организационные предшественники или предшествующие институциональные отношения, которые могли бы определять, кто может председательствовать.
В соответствии с законом о защите прав человека и основных свобод, он не может руководить своей работой, формировать свой состав или определять правила процедуры.
В результате возникает неразрешимая "дилемма открытия", которая сопровождает все современные учредительные процессы. Эта дилемма возникает в результате сочетания предпосылки о существовании первозданной воли народа и прагматической реальности, согласно которой институциональная форма является необходимым условием для создания конституции. Точнее говоря, открывающаяся дилемма связана с тем, что собрание, разрабатывающее конституцию, должно (1) определить людей, на которых будет распространяться общественный договор, (2) разработать процесс, в рамках которого эти люди назначат представителей (делегатов) для представления их воли, (3) создать процедуру, посредством которой эти делегаты смогут передавать волю народа, и (4) выбрать лидера, который будет председательствовать на собрании. В парламентском понимании эти предпосылки выполняются, когда формально определены члены собрания, формально приняты процедурные правила и формально избран председательствующий.
Таким образом, дилемма начала возникает из-за того, что ни одно из этих предварительных условий не может быть выполнено, если два других еще не выполнены. Проще говоря, нет возможности начать. Например, председательствующий не может быть избран без (1) наличия членов, имеющих право голоса, и (2) формальных правил, определяющих порядок проведения выборов. Правила обсуждения не могут быть приняты в отсутствие (1) председательствующего, который может признать соответствующее предложение, (2) правил, определяющих порядок его принятия, и (3) членов, имеющих право как предлагать, так и утверждать это предложение. И члены не могут быть официально признаны таковыми без (1) председательствующего, который может признать соответствующее предложение, и (2) формальных правил, определяющих порядок его утверждения.
Таким образом, дилемма открытия возникает из-за того, что утопические притязания демократического учредительства исключают саму возможность его осуществления в реальности. Поэтому всем учредительным собраниям приходилось на практике "разрубать гордиев узел", делая произвольный "первый шаг". Этот первый шаг всегда противоречит утопическим принципам, поскольку любой произвольный акт не может быть прослежен до первозданной воли народа. Единственное решение открывающейся дилеммы состоит в том, чтобы некий агент (т.е. революционная элита) принимал эти решения до того, как конституционное собрание соберется на заседание. Хотя эти решения позволяют собранию создать конституцию, которая обязывает государство следовать трансцендентным социальным целям народа, они также предопределяют исход законодательного процесса. Одним словом, открывающаяся дилемма не позволяет ответить на вопрос "с чего начать" и тем самым исключает возможность того, что "народ" свободно определил форму и цель государства, созданного его представителями.
Вопрос о том, каким образом воля народа может быть выражена и, следовательно, известна до организации конституционного собрания, ставит множество проблем, которые могут быть решены только в конкретном историческом и культурном контексте. Однако тот факт, что воля народа может быть известна хотя бы некоторым лицам до организации конституционного собрания, существенно повышает авторитет собрания как интерпретатора и проводника этой воли. Это происходит потому, что предварительное знание воли накладывает ограничения на действия собрания. Например, если воля народа уже известна до созыва собрания, то должна быть известна и личность "народа" (иначе его воля не могла бы быть известна). Если личность "народа" уже известна до созыва конституционного собрания, то собрание не может сделать ничего другого, кроме как признать эту личность. Другие ограничения, например, способ выбора делегатов, более тонкие по своим последствиям. Но и в этом
