чтобы отвлечься, она говорила без умолку, вспоминая прошлое. Я не знал, что утром она умрёт, поэтому слушал её вполуха. Жаль. Раньше она очень редко и скупо рассказывала о своей жизни, а равно о жизни своих родных. Она вообще была не шибко разговорчивой.
Она вышла замуж, едва достигнув совершеннолетия. Замуж вышла не по любви. В чём же заключался её расчёт? Ей хотелось уйти от семьи, вырваться из нищеты, покинуть опостылевший город… Муж Эдуард Асман, прибалтийский немец, увёз её в Таллин.
Родители Эдуарда ненавидели русских. Тома не стала для них исключением. При ней они демонстративно говорили по-немецки; обращаясь непосредственно к ней, снисходительно переходили на эстонский.
Мужа Тома не любила и побаивалась. Он был холоден и педантичен. Даже в интимной сфере он оставался занудным аккуратистом. О предстоящем сексе предупреждал ещё утром. Вечером, после ужина и просмотра телефильма, надолго уходил в ванную комнату. Выходил в пижаме, надушенный, набриолиненный. И гладко выбритый. Выключал в спальне верхний свет, включал ночничок, чей свет был тускл и «романтичен». Медленно раздевался, глядя на жену, которая должна была уже лежать в пеньюаре на кровати. Он аккуратно складывал снятые с себя вещи на столик. Осторожно задирал на супруге пеньюар… Дальнейшие подробности мне неизвестны, но, я так понимаю, сам процесс был сдержанным и чётким, как обязательная утренняя гимнастика отставного офицера.
Эдуард очень следил за своим здоровьем. По утрам обливался холодной водой, перед сном медитировал. Не пил, не курил. Мяса не ел. Уверял, что принятие пищи должно происходить в абсолютной тишине – так пища лучше усваивается. Прежде чем проглотить кусок чего-либо – хлеба ли, овоща ли – его следовало тщательно разжевать, в идеале – ровно тридцать два раза. Он утверждал и доказывал, хотя жена никогда с ним не спорила, что система Брехта несовершенна.
Жену он называл «му каллис», что в переводе означает «дорогая». Хотя дорогих подарков своей «му каллис» он не делал и вообще особо не тратился. Учил и её всегда и во всём экономить.
Когда у них родилась дочь, Эдуард и его родители очень хотели назвать дочку Альмой. Настроены они были решительно. Но! Обычно молчаливая и тихая Тома взбунтовалась и разразилась грозным монологом, в который органично вплелись эстонские словечки и русские ругательства. Суть монолога сводилась к тому, что она в гробу видела и Альму, кем бы она ни была, и Эдика, и всю эту нацистскую семью вместе взятую; и что она не позволит назвать дочь собачьей кличкой. Она дала ей имя Наташа. В честь мамы.
С рождением дочери изменилось не многое. Но теперь Тамаре хоть было с кем поговорить по-русски. А брак всё равно находился на грани разрыва, и только женское терпение не давало развалиться этой изначально хрупкой ячейке общества.
Стерпится - слюбится. Есть такая народная глупость.
Раньше Тома мужа не любила и побаивалась. Теперь осталась только нелюбовь. А страх сменился презрением. Презрение хуже страха или ненависти. Потому что страх и ненависть – уж такой вот парадокс – притягивают. Да, да… Но ни одна уважающая себя женщина не станет жить с мужчиной, которого презирает.
Не прошло и двух лет со дня рождения дочери, как Тамара решила вернуться домой. Уйти от нелюбимого мужа навсегда.
- Я больше так не могу, - сказала она мужу. – Я забираю дочь и уезжаю.
- Курат! – сдержанно ругнулся Эдуард. – Мне говорили, что русские жёны импульсивны и безответственны. Я надеялся, ты другая.
- Прости за то, что разочаровываю.
Он ничего не сказал ей в ответ.
Он хранил молчание два дня. И только в день маминого отъезда он холодным тоном звонко произнёс:
- Му каллис, оставь кольцо. Оно должно остаться в семье.
- Кольцо на журнальном столике, - сказала она. – Прощай.
Но он уже отвернулся и безучастно глядел в окно…
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
РОЖДЕНИЕ
Как там у Есенина? «Наверно, в осеннюю сырость меня родила моя мать…»
Никаких «наверно»! Мне доподлинно известно: я попросился на свет в ночь с сентября на октябрь. За окном лил дождь. Часы показывали без четверти два.
Мать ждала меня к середине октября. Но… Меня потом часто укоряли в нетерпеливости. Вероятно, в ту ночь я впервые это продемонстрировал.
Накануне вечером заявился отец с подарком для мамы.
- Томця, посмотри, что я достал. Редчайшая книга. Отдал огромные деньги.
Мама была слегка разочарована:
- Ты обещал купить коляску.
- Коляска никуда от нас не уйдёт. Жизнь длинная…
- Да, знаю, всё будет. Но когда?
- Завтра же займусь коляской. А пока – барабанная дробь! - книга некоего Бенджамина Спока. Книга о правильном уходе за ребёнком.
- Лёня, у меня есть дочь. Я прекрасно знаю, как нужно…
- Пойми, в Америке это Библия для матерей! – он протянул ей книгу. – Правда, есть нюанс - она на английском.
- Что же мне с ней делать? Разглядывать картинки?
- А какой язык ты учила?
- Немецкий. А ты?
- Не знаю. Кажется, тоже немецкий. Может, Наташка будет тебе переводить?
- Она тоже учит немецкий.
- Какого чёрта? Почему не английский? Или французский.
- Лёнечка, она немка…
- Перестань, нет в ней ничего немецкого, кроме костлявости.
- В любом случае спасибо тебе за подарок. Пригодится. Ты останешься сегодня на ужин?
- И не только на ужин.
Отец остался на ночь. Лёг пораньше. Хотел выспаться. Но именно той ночью сыну вздумалось родиться.
- Лёня, у меня, кажется, начались схватки.
И она стянула с отца одеяло.
Тот недовольно
