Поручик взял у него шампанское и бокалы и отдал ему записку.
— Поди вручи графу. Скажи, что очень срочно.
Капельдинер зашел в ложу. Не прошло и минуты, как оттуда выскочил граф Бурёнкин с вытаращенными глазами и багровыми пятнами по всему лицу.
— Карету мне. Карету! — восклицал он, сжимая кулаки. И убежал куда-то вдаль по коридору.
Наградив капельдинера рублем, поручик вошел в оставленную графом ложу.
— Бонжур, мадемуазель, — сказал он, приложившись к руке растерянно уставившейся на него девушки, которая тем не менее руки не отдернула. — Имею честь, поручик Ржевский!
— Камилла.
— Очень мило.
Поручик еще раз поцеловал ей пальчики и присел рядом.
— Свято место пусто не бывает. Не правда ли, сударыня?
— Ничего не понимаю, — заговорила она, нервно обмахиваясь веером. — Объясните мне в чем дело, поручик. Куда девался граф?
— Он уже не вернется. У него ponos.
— Какой кошмар!
— А, пустяки. Если не возражаете, я постараюсь вам его заменить.
Она лукаво улыбнулась.
— Вообще-то я не то, что бы… а впрочем, почему бы и нет?..
— Ну и чудесно. Предлагаю начать с шампанского. Держите бокалы, а я пока займусь бутылкой.
— Но я не привыкла пить вино с незнакомыми мужчинами.
— Какой же я незнакомый, сударыня? Меня в Москве каждая собака знает. А вы вдруг — нет? Не может такого быть!
— Я слышала о вас, но…
— Никаких «но», солнышко.
Бесшумно откупорив бутылку, поручик разлил шампанское по бокалам.
— За нашу встречу, — сказал он. — За ваши шелковые плечи… и всё остальное!
Они выпили. Ржевский пожирал Камиллу глазами.
«Как мизинчик оттопыривает, чертовка!» — подумал он и положил ей руку на колено.
— Поручик, вы перепутали, — с улыбкой сказала она, неторопясь допивая свой бокал.
— Что такое?
— Это не подлокотник, а моя нога.
— Да-а? — Ржевский пощупал у себя под рукой. — Пардон, я не подозревал, что у вас такая стройная ножка. Оперся не глядя.
— Что же вы никак не уберете?
— Подлокотник, нога… какая, к черту, разница? — промурлыкал он, целуя ее под ушко.
— Шея, колонна… — с усмешкой передразнила она, прикрывая веером декольте. — Что вам моя шея? Поцеловали бы колонну!
— Колонна холодная, а вы такая горячая…
Он опять тянулся к ней губами.
— Поручик, мы все — таки в театре, — игриво уклонялась она. — Это же храм искусства. Здесь полагается слушать оперу.
— Необязательно. Слышите, как храпят в соседней ложе?
Камилла тихонько засмеялась в кулачок. Поручик снова наполнил бокалы.
— Я хочу выпить за то чувство, от которого хочется петь, — сказал он. — За любовь!
После второго бокала Камиллу неожиданно развязло. И она позволяла Ржевскому целовать себя, сколько душе угодно. Душа поручика была ненасытна.
Нешуточные страсти, кипевшие в их ложе, постепенно стали привлекать внимание публики на противоположной стороне бельэтажа. И вскоре почти все сидевшие там зрители, и думать забыв о представлении, дружно пялили глаза на разбушевавшуюся парочку.
Внезапно под натиском поручика у его дамы выскочила из декольте грудь, и публика ахнула.
Между тем действие на сцене продолжалось, и этот протяжный вздох зрителей артисты отнесли на свой счет. А тенор даже так разволновался, что дал петуха и чуть было не свалился в оркестровую яму.
— Смотрите, на нас показывают пальцем, — говорила Камилла, поспешно пряча грудь обратно.
— Какая невоспитанная публика, — соглашался Ржевский, мешая ей оправить платье. — Что за грудка! Куда вы ее? Ну зачем? Во времена Ренессанса женщины вообще ходили с вырезом до пупа.
— Я тоже не прочь, но, к сожалению, у нас сейчас ампир.
— Подумаешь, вампир, — не расслышал поручик. — Вампир, упырь… Со мною рядом, милая, ничего не бойтесь.
Прикончив бутылку, он устроил Камиллу себе на колени.
— Нет, дайте ножку, — требовал он, пытаясь приподнять край ее платья.
— Поручик, но на нас же смотрят!
— Пускай смотрят, мы не в лесу.
В бельэтаже напротив публика начинала потихоньку сходить с ума.
— Князь, я запрещаю вам смотреть на это безобразие! — повизгивала старая княгиня, вырывая из рук у мужа лорнет. — Это же разврат, besstydstvo, rasputstvo!
В соседней ложе мать ссорилась по тому же поводу со своими молоденькими дочерьми.
— Анна, перестань вертеться! Смотри на сцену, — говорила она, закрывая младшей дочери лицо афишей. Но тогда старшая дочь в свою очередь начинала таращить глаза на противоположную сторону. И мать набрасывалась уже на нее:
— Эмилия, так и знай, я лишу тебя пирожных!
Наконец, обе девицы разревелись, зарывшись лицом в ладони.
— Слава богу, — с облегчением вздохнула их мамаша и принялась наблюдать, как поручик Ржевский целует своей даме обнажившуюся до колена ножку.
— Как вы думаете, граф, — рассуждал барон Леже, обращаясь к своему соседу по ложе, — он ею таки овладеет или бросит дело на середине?
— Желаете пари, барон? — невозмутимо отвечал граф Нулин.
— Согласен. Ваша ставка?
— Пять тысяч.
— Ассигнациями?
— Разумеется.
— Хорошо, согласен. Итак, ваше мнение, граф?
— Мне кажется, барон, мы с нашим пари уже опоздали.
— Вы полагаете, они уже?..
— Не сомневаюсь. А с какой стати эта дамочка вдруг стала так странно подпрыгивать?
— Хм, действительно…
А поручик Ржевский, совершенно не беспокоясь, что кто-то может заключать на него пари, в данную минуту объяснял Камилле, какие у лошади бывают аллюры. При этом он изображал лошадь, а сидевшая у него на коленях девушка — наездницу.
— И — го — го! Крепче держитесь в седле, душечка, — говорил Ржевский. — Галопом мчатся — это вам не бисером вышивать.
— Поручик, вы меня уроните!
— Спокойно, голубушка, перехожу на рысь.
— А может, перейдем на шаг?
— Устали, милая?
— Немножко укачало.
— А мы, гусары, так с утра до вечера и с вечера до утра — то с лошадьми, то с прекрасным полом. Сплошные аллюры!
— Тпру — у — у! — весело скомандовала девушка.
Но Ржевский не послушался.
— Последний аллюрчик, голубушка. Вы знаете, что такое иноходь?
— Нет.
— Это когда у лошади скачут попеременно то левые ноги, то правые. Сейчас покажу.
И поручик стал раскачивать свою наездницу, двигая то левой, то правой ногой.
— Такой аллюр весьма хорош для больших расстояний, — пояснял он. — Однако, ежели дорога неровная, иноходец может запросто споткнуться.
Ржевский так увлекся, что решил показать девушке, как спотыкается иноходец. В результате чего оба оказались на полу.
— Не беда, — рассудил поручик, устраиваясь на Камилле поудобнее. — Я вас, душенька, покатал, теперь вы меня покатаете.
Она отвечала ему пьяной улыбкой. Но только она раскинулась, как дверь в их ложу распахнулась и сюда ворвался высокий господин с прилизанными волосами.
— Извольте прекратить, сударь! — вежливо, но твердо сказал он поручику. — Своим поведением вы отвлекаете публику от оперы.
За его спиной толпилось несколько человек с
