начнем с того, что Шадра и Иодко это фамилии. «Девушек с веслом» кто только ни делал, но все же первым был скульптор Иван Шадра, который сотворил ее для парка Горького. Девушка была обнажена, имела красивую фигуру и породила множество споров и слухов вокруг себя. Спустя некоторое время Ромуальд Иодко тоже заполнял своими красавицами парки поменьше и попроще.
– У него девушки тоже были нагие? – усмехнулся Илья.
– Нет, – ответил Сильвестр парню, – его дамы были одеты, кто в купальник, ну, а кто даже в шорты и футболку.
– Получается, если наша девушка не Шадра, а Иодко, значит, с веслом кто-то должен встать одетым. Я бы, конечно, лучше скульптуру Шадры посмотрел, вон, хотя бы в исполнении Настасьи, – выдвинул свою версию Илья, продолжая веселиться.
– А губа не треснет? – огрызнулась девушка дерзко.
В этот момент на поляну вернулся Славка Новгородцев, держа в руках настоящее большое весло.
– Где ты его так быстро достал? – спросила Полина, оглядывая нужный им реквизит.
– Вы не поверите, – ответил Славка радостно, – оно стояло в кустах под окнами нашей веранды, где я сидел, когда увидел обратную сторону доски. Я еще тогда подумал, что оно здесь делает.
– Где ты подслушивал, так и скажи, – ехидно поправил его Илья.
– Если бы он не подслушивал, мы бы остались без весла, – попыталась сгладить ситуацию Полина. – Так что там, Сильвестр Васильевич, с нашими девушками, неужели разница только в одежде? Как-то не сходится.
– Вы правы, Полина Васильевна, – ответил он ей официально. Ему очень сильно хотелось обратиться к ней на «ты», в этом было что-то личное, что-то доверительное, словно переход на следующий уровень, но при студентах он не хотел ее компрометировать. – У девушек было другое и, наверное, самое главное отличие: они держали весла в разных руках. В парке Горького стояла дама, держащая весло в правой руке, Иодко же своим спортсменкам давал весла в левую руку.
– А вот это все меняет, – согласилась Полина, и Сильвестру даже показалось, что она ему подмигнула. – Давай, Настасья, забирайся на постамент, время уже подходит.
– А что я? – возмутилась та, но было видно, что она не против. – В какую сторону-то лицом?
– В ту, где была раньше прикреплена табличка, – сказал Сильвестр, помогая девушке залезть, а Славка, точно факел, передавал ей весло.
Тени уже ложились на землю, пытаясь вытянуться подальше.
– Да не прижимай ты его, – посоветовал Сильвестр Настасье, – поставь рядом, а верх даже немного отодвинь.
Все столпись вокруг тени, которая медленно, но все же двигалась. Когда время наступило, то максимум тени весла остановился на старом и трухлявом пне.
– Так просто, – хмыкнул Илья. – Зачем все это было городить?
– Это же Влад, он хотел, чтоб мы побегали, понаблюдать за нами, как за подопытными крысами, – зло сказал Глеб.
– А он просто отдал ее трухлявому пню, – произнес Илья разочарованно.
Вовка потрогал пень, и тот пошатнулся.
– Помоги, – крикнул он Сильвестру, и они вдвоем подняли его и перевернули.
Там, внутри старого пня, переливаясь бликами в лучах солнца, лежала старинная деревянная икона святого Георгия Победоносца.
Вздох восхищения пронесся над поляной, и словно тяжелая ноша упала с души.
19 января 1864 года
Келия в усадьбе купца Хромова на Монастырской улице
Город Томск
За окном завывала метель, протяжно и страшно. Федор Кузьмич последнее время сильно болел, и потому приютивший его благодетель, купец Хромов предлагал устроить сиделку, но тот всячески отказывался.
– Коли хочешь мне помочь, найди парнишку маленького, чтоб по хозяйству помогал, а я его чему-нибудь в ответ обучу, и тогда у нас все будет по справедливости.
И вот после тех слов, уже третий месяц с ним в небольшом ските жил дворовый парнишка лет десяти. Мальчонка был на все способный – и дров наколоть, и печку истопить, и даже кашу сварить. Вот и сейчас, под звуки завывающей метели он, растопив печь, кормил с ложки ослабевшего вконец Старца.
– Расскажи мне еще про войну, дядька, – попросил он, деловито обтирая от каши рот Федора Кузьмича.
– Да что в той войне интересного, – вздохнул старик. Он словно бы устал жить и оттого не очень-то цеплялся за этот мир.
– Ну как же, – воодушевленно говорил малой, – пушки, солдаты, генералы. И Наполеон, пакость такая, силен до жути был. Вот как мы смогли, как сдюжили, это же чудо было истинное!
– Так сто раз уже рассказывал, – ответил Старец, слабо ухмыльнувшись ребячьему восторгу. – Давай лучше про победу расскажу, – предложил он своему кормильцу.
– Так победа – это не интересно, – махнул рукой мальчонка.
– Победа – это радость, война – это горе, – сказал Старец, и мальчонка не стал с ним спорить, видимо, решил, что пусть хоть про победу расскажет, а то вообще замолчит.
– Когда русские вошли в Париж, город замер в страхе и ожидании погромов, – медленно заговорил старец, – но русский император строго-настрого запретил своим войскам бесчинствовать, трогать музеи и дворцы, а также мирное население. Немного присмотревшись к русским, которых в Европе называли дикарями, француженки были безмерно удивлены. Офицеры были красивы, воспитаны и вполне сносно говорили по-французски. Но больше всего парижских жителей поразили наши казаки. Они были огромны, косая сажень в плечах, имели шикарные усы и длинные сабли. Каждый вечер весь Париж приходил к реке Сене, смотреть, как наши казаки сначала купают в реке своих лошадей, словно бы это был их родной Дон, а после, под восторженные возгласы публики, сами моются, да при том в неглиже.
Мальчонка захихикал тихо и радостно, отчего и Старец улыбнулся.
– Да, эти купания обсуждались даже в высших слоях французского общества, не говоря уже о простых гражданах, – добавил Федор Кузьмич. Было видно, что ему приятны эти воспоминания.
– А еще чего веселого было? – спросил мальчонка, продолжая кормить Старца.
– Я сам не видел, – подумав, продолжил Федор Кузьмич, – но мне рассказывали, что наши русскую смекалку там применили. Французы приносили бутылки вина без счету, и лишь когда посетители питейного заведения собирались уходить, считали пустые бутылки на столе. Наши это приметили, и большую часть уже выпитого составляли под стол, отсюда выходило, что платили они намного меньше. После даже в Санкт-Петербург перенесли эту традицию, мол, если пустая бутылка на столе, то денег не будет.
– Откуда ты, дяденька, так много знаешь? – вздохнул паренек. – Наверное, от этого голова и болит?
В ответ Старец лишь грустно улыбнулся.
– Вот на днях тебя сам архиерей посещал, – назидательно сказал пацан, – уговаривал исполнить долг христианина, говеть тебя уговаривал, а ты чего отказался, вон, больной совсем.
– Если бы я на исповеди не
