Христовы!" - души, вновь завоеванные для рая. Данте вглядывается, но видит лишь свет, столь полный и сильный, что ослеплен и не может различить, что проплывает мимо. Беатриче просит его открыть глаза; теперь, говорит она, он сможет выдержать все ее сияние. Она улыбается ему, и он клянется, что это впечатление никогда не изгладится из его памяти. "Почему мое лицо очаровало тебя?" - спрашивает она и велит ему скорее взглянуть на Христа, Марию и апостолов. Он пытается разглядеть их, но видит лишь "легионы великолепия, на которые сверху падают горящие лучи", а до его слуха доносится музыка Regina coeli, исполняемая небесным воинством.
Христос и Мария возносятся, но апостолы остаются, и Беатриче просит их поговорить с Данте. Петр расспрашивает его о вере, доволен его ответами и соглашается с ним, что пока Бонифаций является папой, апостольский престол вакантен или осквернен.58 В Данте нет милосердия к Бонифацию.
Апостолы исчезают в вышине, и Данте, наконец, поднимается с "той, что душу мою обрела" на девятое, самое высокое небо. Здесь, в Эмпирее, нет звезд, только чистый свет и духовный, бесплотный, беспричинный, неподвижный источник всех душ, тел, причин, движений, света и жизни - Бог. Поэт изо всех сил пытается достичь блаженного видения, но все, что он видит, - это точка света, вокруг которой вращаются девять кругов чистых Разумов - серафимы, херувимы, престолы, господства, добродетели, силы, княжества, архангелы и ангелы; через них, своих агентов и эмиссаров, Всемогущий управляет миром. Но хотя Данте не может постичь Божественную Сущность, он видит, как все воинства небесные складываются в светящуюся розу, чудо мерцающих огней и разнообразных оттенков, разрастающееся лист за листом в гигантский цветок.
Беатриче покидает своего возлюбленного и занимает место в розе. Он видит ее, восседающую на своем индивидуальном троне, и молит ее помочь ему; она улыбается ему, а затем устремляет свой взор на средоточие всего света, но посылает святого Бернарда, чтобы тот помог и утешил его. Бернар направляет взор Данте на Царицу Небесную; поэт смотрит, но видит лишь пламенный блеск, окруженный тысячами ангелов, облаченных в свет. Бернард говорит ему, что если он хочет получить силу, чтобы увидеть небесное видение более ясно, он должен присоединиться к нему в молитве к Богоматери. Последнее канто открывается мелодичной молитвой Бернарда:
Vergine Madre, figlia del tuo Figlio,
Umile ed alta più che creatura-.
"Дева-Мать, дочь Сына Твоего, более смиренная и возвышенная, чем любое творение". Бернард умоляет ее о милости, чтобы глаза Данте смогли узреть Божественное величие. Беатриче и многие святые склоняются к Марии со сцепленными в молитве руками. Мария на мгновение благосклонно смотрит на Данте, а затем обращает свой взор к "Вечному Свету". Теперь, говорит поэт, "мое зрение, становясь чистым, все больше и больше входило в луч того высшего света, который сам по себе есть Истина". Что еще он увидел, остается, по его словам, за пределами человеческой речи и фантазии; но "в той бездне сияния, ясной и возвышенной, казалось, три шара тройного оттенка, соединенные в один". Величественная эпопея заканчивается тем, что взгляд Данте по-прежнему прикован к этому сиянию, влекомый и движимый "Любовью, которая движет солнцем и всеми звездами".
Божественная комедия - самая странная и самая трудная из всех поэм. Ни одна другая, прежде чем отдать свои сокровища, не предъявляет таких настоятельных требований. Ее язык - самый компактный и лаконичный по сравнению с Горацием и Тацитом; он собирает в одно слово или фразу содержание и тонкости, для полного понимания которых требуется богатый опыт и бдительный ум; даже утомительные теологические, психологические, астрономические изыскания обладают здесь такой меткостью, с которой мог бы соперничать или наслаждаться только философ-схоласт. Данте так сильно жил в своем времени, что его поэма почти разрывается под тяжестью современных аллюзий, непонятных сегодня без примечаний, мешающих движению повествования.
Он любил учить и пытался влить в одно стихотворение почти все, чему когда-либо учился, в результате чего живой стих ложится на мертвые нелепости. Он ослабляет обаяние Беатриче, делая ее выразительницей своей политической любви и ненависти. Он прерывает свой рассказ, чтобы обличить сотню городов, групп или отдельных людей, и порой его эпопея утопает в море злопыхательства. Он обожает Италию, но Болонья полна сводников и сутенеров,59 Флоренция - любимое детище Люцифера,60 Пистойя - логово чудовищ,61 Генуя "полна всякого разврата".62 а что касается Пизы, то "Проклятие Пизе! Пусть Арно будет запружена в своем устье и утопит всю Пизу, людей и мышей, под своими бурными водами!"63 Данте считает, что "высшая мудрость и первобытная любовь" создали ад. Он обещает на мгновение убрать лед с глаз Альбериго, если тот назовет свое имя и историю; Альбериго делает это и просит исполнения - "протяни сейчас руку твою, открой мне глаза!" - но, говорит Данте, "я открыл их не для него; быть грубым с ним было вежливостью".64 Если бы такой горький человек мог получить экскурсию по раю, мы все были бы спасены.
Его поэма - не менее величайшая из средневековых христианских книг и одна из величайших всех времен. Медленное накопление ее интенсивности на протяжении ста канто - это опыт, который никогда не забудет ни один искушенный читатель. Это, по словам Карлайла, самая искренняя поэма; в ней нет ни притворства, ни лицемерия, ни ложной скромности, ни подхалимства, ни трусости; самые могущественные люди эпохи, даже папа, претендовавший на всю власть, подвергаются нападкам с силой и пылом, не имеющими аналогов в поэзии. Прежде всего, здесь есть полет и устойчивость воображения, оспаривающего превосходство Шекспира: яркие картины вещей, никогда не виденных ни богами, ни людьми; описания природы, которых мог достичь только наблюдательный и чувствительный дух; и маленькие рассказы, как у Франчески или Уголино, которые втискивают великие трагедии в узкое пространство, не упуская при этом ни одной жизненно важной детали. В этом человеке нет юмора, но любовь была, пока несчастье не превратило ее в теологию.
То, чего Данте наконец-то достигает, - это возвышенность. В его эпосе мы не найдем ни Миссисипи жизни и действия, как в "Илиаде", ни нежного дремотного потока стихов Вергилия, ни всеобщего понимания и прощения Шекспира; но здесь есть величие и мучительная, полуварварская сила, предвещающая Микеланджело. И поскольку Данте любил порядок, как и свободу, и связал свою страсть и видение в форму, он создал поэму такой скульптурной силы, что с тех пор ни один человек не сравнился с ним. На протяжении последующих веков Италия почитала его как освободителя своей золотой речи; Петрарка, Боккаччо
