шоссе.
Как он и ожидал, серая кореянка скоро показалась в зеркале заднего вида. Помедлила она ровно столько, сколько требуется, чтобы не внушить подозрений.
Он приметил её ещё в Ерёмине, где тормознул у киоска взять воды.
Неприметная такая, серенькая. Корейская, да. От Ерёмина присматривался. Она то немного отстанет, тогда между ними окажется ещё три или четыре машины. Потом глядишь — снова через одну, а то и прямо на хвосте.
На заправке всё стало окончательно ясно.
Ему не хотелось думать о плохом, он невольно искал хорошие объяснения.
Во-первых, поток сам по себе так устроен. Вереница, все друг за другом. Сзади всегда кто-нибудь есть. Нормальные соблюдают дистанцию. Психи чуть не тычутся в бампер. Кто знает, почему так липнет. Может, следит. А может, у него самого паранойя. Пока непонятно.
Тот, за кем ты сам плетёшься, тоже может подумать, что за ним следят. А на самом деле просто некуда деваться. Ну правда, куда? Он бы и рад взлететь. Махнуть километров на восемь, миновать пробку. Чому я не сокол, чому не летаю. Или как там. Чому ты мне, господи, крыльцев не дал.
А заправка — ну что заправка. Кто его знает. Может, повело его как раз перед заправкой, он и решил, что колесо спущено. Заехал подкачать. Всё в жизни так. У того жемчуг мелкий, у этого суп жидкий. У одного бензин кончается, у другого колесо не в порядке. Типа в каждой избушке свои погремушки. Типа все одинаково несчастны.
Если бы.
И что теперь делать?
Первая острота пропала, как проходит всякая острота. Вопрос не пламенел, а тускло маячил, но ответа и теперь не было. Он не знал, что делать. Как всякий, кто не знает, что делать, он делал то же, что и прежде.
Проехали ещё километров пять.
И в Глазкове серая кореянка вдруг раз — и съехала направо.
Никанор глазам своим не поверил.
Но так и было, именно так: взяла — и срулила.
Он перевёл дух.
Через пару километров сам свернул, остановился у магазина. Вышел из машины, постоял. Вроде как надо ему. Он просто копошится. Мало ли что там в багажнике.
Если правда слежка, серенькая не просто так исчезла. Она уступила пост напарнику.
Автобус рейсовый проехал. Потом грузовик.
Минуты три тишина.
Семейная битком — дети друг на друге сидят. С детьми на такое дело не ходят… Потом долго никого. Потом опять грузовик. Ещё один. Ещё один. Все порожние. Куда их несёт?.. Ладно. Зашёл в магазин, взял сигарет, вернулся, неспешно закурил.
Стало быть, не слежка. Стало быть, паранойя.
Проклятая мнительность. Зачем? Просто глупость. Как будто можно что-то переделать. Что-то изменить. Переиграть. Нет. Нельзя. Фарш невозможно прокрутить назад. Ни фарш, ни время.
Маячит вопреки здравому смыслу. Нет-нет да и всплывёт.
Сколько лет прошло. Десять?.. скоро одиннадцать.
Гвоздём сидит в голове. Давно пора забыть. А всё наоборот. Несколько лет вообще не помнил. А потом — пых! И со временем всё ярче. Словно накал в лампочке прибавляется. Уже и так глаза режет. А оно пуще. Пока не сгорит к чёрту, что ли?
Почему пыхнуло это крепко-накрепко забытое? Зачем? Какой смысл? Ну правда. Ведь сколько лет не вспоминал. И почему именно тем вечером пыхнуло? Нет ответа. Непонятно. Ничто ни к чему не имеет никакого отношения.
Они с Карачаем сидели в «Белом лосе». Отличный был повод: вывели последние облигации, вывели быстро, в два дня. Никто ничего не понял, никто не чухнулся, а они уже отбили черту. И были готовы скипнуть. Другими словами, удалиться со сцены. Им нечего было больше ловить на этой сцене. Да и оставаться на ней было очень небезопасно.
То есть всё хорошо закончилось. Даже отлично. Самое время радоваться. Миг победы. Ведь тут как: миг пройдёт — и не будет той остроты. А он ещё не прошёл, ещё длился. Вот они и радовались.
Ещё почему всегда так радостно. Потому что, когда начинаешь, не веришь толком, что сможешь завершить. Сам, сам не веришь! А уж если сказать кому, он только пальцем у виска покрутит. Господи, миллион причин, чтобы кончилось плохо. И ни одной, чтобы кончилось хорошо.
Но говорить кому-нибудь толку нет. Ну, покрутит он, и что. Да и нельзя о таком никому сказать. Приходится всё в одиночку. Выдумывать причины, по которым дело может прийти к благополучному завершению, — тоже в одиночку.
И ведь находятся эти причины. Даже удивительно. Сидишь, мозгами раскидываешь. И вдруг они как полезут! Вот одна. Вот вторая. Вот они, вот!..
На самом-то деле их, конечно, нет. И никогда не было. Хуже: даже тени их не существовало. Даже призрака. Даже лучика.
Тьма.
Но ведь надо сквозь эту тьму как-то пробиться? Надо.
И ты себя уговариваешь. Находишь верные слова. Неотразимые аргументы. Неубиенные доводы.
Потому что нужно с самим собой быть таким убедительным, с такой силой внушения к себе относиться — чтобы и другие поверили. Не могли бы не поверить. Не было бы у них такой возможности. Не единого шанса. Как не поверить, если прямо на глазах такое происходит.
Вот и у Кравцова не нашлось ни шанса, ни возможности.
Если стороной рассудить — ну не мог, не должен был Кравцов клюнуть на их приманку. Кравцов не лох. Жох он был, этот Кравцов, а не лох. Таких жохов поискать. Кравцов с самой колыбели заподозрил, что его хотят хлопнуть. И по жизни пронёс это подозрение. Поминутно озирался. На три шага вперёд смотрел. Рентгеном каждого насквозь просвечивал. Кто? Обуть его хотят, нагреть. Кинуть, обобрать до нитки. Как? Всю жизнь думал, чтобы не проколоться. По сто раз проверял…
И всё же.
Вот они с Карачаем и радовались. Прямо-таки ликовали. Они даже не очень спешили. Сутки в запасе точно были. О билетах заранее позаботились. Визы давно стояли. Долго ли сесть в такси. Никанор наметил на утро. И восьми часов не успеет пройти. Пока «Боинг» выруливает к полосе, самое время бросить прощальный взгляд. А ещё через три ему подадут омара. На террасе у моря. В Испании таких ресторанчиков полно. И в Греции хватает. До свидания, Кравцов. Даже прощай. Ты не знаешь, где я. И не узнаешь никогда. Не поминай лихом. И прости: мы же и сами не верили, что получится.
Вот они и радовались.
С Никанором все те полгода была Юля. Она ничего не знала. Может быть, о чём-нибудь догадывалась. Трудно сказать определённо.
А Карачай ни на одной долго не залёживался, и тем вечером тоже был с какой-то новой.
Такие застолья запоминаются лёгкостью. Им было легко. Ведь чуть не полгода тянулось. На каждом шагу можно обмишулиться. Это тяжело. Кто знает, тот знает. Не знает — не объяснишь… Они с Карачаем выдержали.
Когда приступали, не
