она не старшеклассница и даже не моя студентка!
— Теперь я все это знаю, — признает посрамленная Лиз.
— Чего тебе еще было нужно? — в бешенстве продолжает Фил. — Стрелку помадой нарисовать?
— Ладно, ладно, — вмешиваюсь я. — Достаточно.
Фил откидывается на спинку дивана и берет себя в руки.
— Разбегаемся, Лиззи, — тихо произносит он.
Я слышу, сколько боли погребено под слоем его злости.
— По-моему, Фил, если говорить честно, это вы от нее убегаете, — медленно говорю я.
— Нет. — Он мотает головой. — Это был командный проект. И команда не справилась, — с горечью добавляет он.
— Что это значит?
— Знаете, как говорят — «разошлись, как в море корабли»?
Я киваю.
— Так вот, мы не разошлись. Мы умчались друг от друга на всех парах, будто ракеты. Она вбухала все в детей. Я ушел в работу, а потом… — Тут он разворачивается к жене. — Глазом не успел моргнуть, а уже ничего не осталось. Мы исчерпали ресурсы. Банк лопнул.
Лиз рядом с ним тихо плачет.
— Вы ничего не знали? — спрашиваю я ее. — Не знали, насколько он несчастен?
— Я просто…
— Мы не разговариваем, — отвечает за нее Фил. — Мы с Лиз, понимаете? Мы из тех, кто делает, не из тех, кто говорит. У вас есть проект? Может быть, нужно кому-то помочь? Сыграть во что-то двое на двое, в поход сходить? Вот в этом мы очень хороши.
— Господи. — Лиз вся белая от обиды и отчаяния. — Я думала, мы отлично проводили время.
— Так и было, ласточка, — говорит ей Фил. — Ты делала все сама. Была застрельщицей. Это ты организовывала игры, лыжи, походы на детскую оперу. Я тебе очень благодарен…
— Тогда в чем твои…
— Просто на меня, на нас не оставалось ничего.
— Это же все — мы! — возражает она. — Все, что ты сейчас сказал…
— Все ради ячейки общества, Элизабет. Ради нас пятерых. — Он подается к ней, злой, напряженный. — Но для меня — ничего. Годами.
Лиз, измученная и беззащитная, глубоко вздыхает. Поворачивается к мужу и с душераздирающей открытостью спрашивает:
— Ну и что теперь?
Тот самый вопрос, над которым размышляю и я. У них было все, кроме друг друга
Лиз и Фил напоминают мне популярную в восьмидесятые наклейку на бампер: «Мой образ жизни не дает мне жить». На бумаге они были само совершенство, у них было все. Красивые, с выверенной системой ценностей, защитники всех нуждающихся. В гараже — шикарный внедорожник, готовый развезти детей по частным школам, где с них пылинки сдувают. В последние четыре года у супругов почти не было секса, но о каком сексе может идти речь, если дети постоянно норовят забраться к вам в постель и вообще у вас столько дел?
Они редко ссорились, у них редко бывали явные разногласия, и это на самом деле усугубляло проблему. Они никогда не добивались гармонии через прохождение конфликта и восстановление. В сущности, они из стадии гармонии разошлись каждый по своим углам. Можно сказать, что в браке и Лиз и Фил были индивидуалистами в крайней степени. Оба с головой ушли в работу: он — в преподавание и исследования, она — в семью и детей. Отношения в паре намертво застряли на последнем месте в списке приоритетов, и на них просто не оставалось времени и сил. Брак оказался на грани распада не из-за острого кризиса, потому что Фил изменил Лиз, а в результате целой жизни, прожитой без фаз восстановления. Их сад зарос, поскольку им годами пренебрегали, и вся конструкция рухнула не из-за взрыва, а просто потому, что прогнила.
Лиз — яркий пример романтического индивидуалиста и, как подобает таким романтикам, была сосредоточена на развитии, на развертывании уникальной эволюции каждого человека, на его Bildung *, как называли это немецкие романтики [1]. Но она не сбегала из дома на курсы медитации или пилатеса. Она была сконцентрирована не на своем развитии, а на неповторимом внутреннем росте троих детей, пренебрегать которым было нельзя. Либеральная мать, она жила как романтический индивидуалист не сама, а опосредованно — через детей, когда организовывала им всевозможные спортивные секции и занятия искусством. Развитие детей, их Bildung, — вот что занимало ее и придавало смысл ее жизни.
Фил тоже был в этом задействован. Он время от времени выражал бессильный протест, но тем не менее следовал традиционной американской программе. Он ходил на работу, а дома исполнял отцовские обязанности. Однако всего остального, что касалось семьи и романтических отношений в их паре, он был лишен.
В последние годы мы часто слышим, что женщины вроде Лиз не имеют права голоса в отношениях с мужьями. Что женщины пренебрегают собственными потребностями ради удобства окружающих. По традиционному патриархальному сценарию хорошая женщина вроде Лиз не имеет собственных потребностей [2], это было бы эгоистично. Хорошая женщина живет, чтобы служить другим. Но и мужчина вроде Фила тоже лишен права голоса. За исключением плотского желания (мужчина всегда должен быть в полной боевой готовности), у сильного мужчины не должно быть никаких эмоциональных потребностей и уж точно никаких слабых мест. Сильный мужчина должен быть лишен потребностей точно так же, как и его жена, — она добродетельна, он стоек. «Хорошая женщина», которую заставляют молчать, встречает молчаливого «сильного мужчину», и ни тот ни другая не в состоянии высказать даже самой простенькой просьбы, например: «Знаешь, мне сейчас хочется, чтобы меня обняли» [3]. * * *
Лиз и Фил сделаны из одного теста — из старого доброго теста новоанглийских янки. Они рождены для текста праздничной открытки, где перечисляются все недавние успехи каждого члена семьи: Фил получил повышение, Оливия сыграла в школьной постановке, Брайан всех порвал на теннисном корте, а крошка Эми уже лепечет что-то по-французски. А надо всем этим величественно высится Лиз, Великая Мать, бесполая богиня-кормилица. У Фила и Лиз было все, кроме друг друга.
— Мы не разговариваем, — сказал Фил. — Честное слово.
Что было бы не такой большой бедой, если бы они оба соблюдали условия договора. Все шло прекрасно, пока Фил не захотел большего. Попытаться оторвать Лиз от детей оказалось практически невозможно.
— Итак, — вмешиваюсь я, — кто она, другая женщина?
Фил съеживается, Лиз прикусывает язык. Оба молчат.
— Точнее, другая девушка, — говорит наконец Лиз.
— Она в прошлом. Ничего существенного, — неопределенно отмахивается Фил.
— Почему? Ты потерял ее погремушку? — спрашивает Лиз.
Фил мотает головой, стряхивая досаду.
— Дело не в том, что у меня было с ней, Лиз, — объявляет он. — Дело в том, чего у меня не было с тобой. В том, чего больше нет у нас с тобой.
— То есть это я виновата? — Лиз все-таки злится. — Это я сделала так, что ты мне изменил? Вот как, значит, ты это теперь видишь?
— Мы просто запутались, — понуро отвечает он.
— Ты бы хоть что-то сказал! — воет она. — Схватил бы меня за горло, заставил заметить!
— Я пытался! — восклицает он.
— Что, вот тогда, один раз? — Лиз не верит своим ушам и накапливает пар. — Один-единственный раз, и я даже не поняла, о чем ты, черт побери, говоришь! «Ты меня теряешь», — с омерзением цитирует она. — Серьезно, Филип? Супер. Почему? Как? Что я, по-твоему, должна была с этим делать?
— Ты спросила? — запинаясь, выдавливает он.
— А ты объяснил? — напирает она.
«Приехали, — думаю я. — Шах и мат. Не спрашивай и не говори ничего по собственной инициативе». Лиз
