с трудом, но все же можно было различить причудливую смесь из русских и иностранных слов.
— Любовь, лямур… шак жур… либе нур… — бормотала старуха, кутаясь в свою спальную кофту. — Крейзи лав стори… валет из дед… адью, ихь бин пас…
Графиня вдруг запела. Петь было нелегко. Голова ее болталась на тонкой шее, как у китайского болванчика. И вообще старуху трясло с головы до ног. Но она упорно продолжала пугать клопов своим дребезжащим контральто, и, судя по всему, находила в своем занятии немалое удовольствие.
Графиня пела:
Je crains de lui
parler la nuit,
j'ecoute trop tout
ce qu'il dit…
Она на мгновение заснула, потом, встрепенувшись как от толчка, продолжала:
Jl me dit: je vous aime
et je sens malgre moi…
И все громче, поддерживая рукой подбородок:
je sens mon coeur
qui bat,
qui bat…
je ne sais pas pourquoi…
Уронив голову на грудь, графиня отдала себя во власть Морфея.
Поручик Ржевский вышел из — за шторы.
— Пардон, мадам, у сон ле туалет?
Подняв глаза, графиня смерила его мутным взором.
— Кэскё сёля вё дир?
— Пожалуй, можно и в ведро. Впрочем, успеется. Имею честь, поручик Ржевский!
Старуха заметно вздрогнула.
— Не откажите в любезности, графиня. — Он коснулся губами ее сухой безжизненной руки, которую сам же взял с подлокотника и затем положил обратно. — Вы понтируете, конечно? Ну, так вот. Я проигрался вдрызг, хоть пулю в лоб…
— Вам по маленькому или по большому? — вдруг тупо осведомилась графиня.
— Что-с?
— Вы… кажется, хотели… в туалет? Эс врэ?
— Нет, я не соврал, но, право, мне не к спеху. — Поручик встал перед ее креслом на одно колено. — Я знаю, графиня, что при игре в штосс вы можете назначить три верные карты. Откройте мне вашу тайну, умоляю! Куш разделим пополам.
Старуха упрямо поджала губы. Где-то внутри у ее ехидно захихикало. Но сама она сидела недвижима, словно набальзамированная мумия.
— Ну же, графиня, — напирал поручик. — Клянусь, вовек не забуду вашей доброты. Я буду ухаживать за вашей могилкой. Слово офицера, каждый день цветочки буду приносить… Эй, подъем! — сказал он, заметив, что старуха уснула, и дернул за край ее ночной рубашки.
Графиня открыла глаза.
— Ежели вам мало половины, — продолжал Ржевский, — я готов отстегивать вам от выигрыша две трети ассигнациями. Идет? Нет? Тогда три четверти. А? Не обессудьте, графиня, больше уступить не могу. Это же будет просто грабеж. Мне на выпивку не хватит.
— Сударь, туалет возле кухни, — бесцветным голосом прошамкала старуха.
— До черта мне сдался ваш туалет! Я просто так сказал, чтоб вас не испугать.
— Ха — ха, — сказала старуха. — А вы… шутник.
Поручик повысил голос.
— Может быть, вы меня плохо слышите, графиня? Я предлагаю вам выгодную сделку и беру вас в долю. Мне — одна четверть с выигрыша, вам — три!
— Пьяно, кантаре, — проворчала она по-итальянски, сторонясь его громкого баритона. — Пьяно, синьор, пьяно.
Но Ржевский итальянского не знал.
— Да, я немного пьян, — охотно признался он. — Однако в трезвом уме.
Он поправил старухе чепец, который сполз ей на нос. Мышиного цвета глазки по-тупо смотрели на него.
— Мерси, — сказала старуха.
— Сильвупле, мадам. Мое последнее слово — четыре пятых. Подумайте, графиня, раскиньте мозгами. На черта вам ваша тайна? Вы не сегодня — завтра дадите дуба. Вы же не девочка, вам девяносто лет. Э-э, да что тут объяснять!
Он в нетерпении и досаде одернул ворот своего мундира.
— Ржевский, Ржевский… — пробормотала старуха. Внутри у нее опять как-то странно захихикало.
Поручик прошелся взад — вперед по комнате.
— Ну, ладно, графиня, так и быть, — сказал он, остановившись возле нее. — Уговорили! Пять шестых и памятник на кладбище.
Бледное лицо старухи внезапно порозовело.
— Мерси, — забормотала она, — гран мерси… граце… данке шон… сенкью…
Ржевский воодушевился.
— Да-с! И впридачу эпитафий могу вам сочинить. Что-то вроде: «Она картежницей была и вот — поди ж ты! — умерла.» Как, неплохо? А хотите оду? Мне это раз плюнуть!
На счет оды поручик конечно врал. Но вралось ему в эти минуты легко и непринужденно, как никогда.
— Мне… не нужны… деньги, — просипела старуха, чавкая челюстями. — Исполните мои… три желания.
— Что я вам золотая рыбка? — возмутился было Ржевский, но, увидев, что она с сердитым видом уткнулась в книгу, поспешил исправиться: — Согласен, согласен. Говорите скорее ваши три желания, графиня. Надеюсь, это не займет у нас много времени?
— Не займет, — загадочным тоном ответила она.
— Отлично-с! Каково будет первое?
Старуху затрясло как в лихорадке.
— Перенесите меня… на постель.
— Извольте.
Ржевский взял ее на руки, она обняла его одной рукой за шею. От графини пахло жасминовой пудрой и Столетней войной.
— Мерси, — чуть слышно проговорила она, оказавшись на подушках. — А теперь… второе…
— Ну!
— Снимите ваши… ш — ш — ш…
— Что-с?
Старухе не хватало воздуха. Она зачмокала губами, сглотнув обильную слюну.
— Шта — а — ны-ы-ы…
— Что??
— Штаны! Штаны!! — из последних сил выдохнула она.
Поручик по-военному быстро снял штаны.
Графиня глубоко вздохнула, со свистом втянув в себя воздух, и душа ее отлетела.
Она лежала прямая, как гладильная доска. Лицо ее окаменело в маске восторга, а застывшие глаза таращились на поручика, как на Мессию.
— Старая ведьма! — выругался Ржевский. — Нашла время копыта отбрасывать. Эка жалость!
Неожиданно за дверью послышался какой-то шум.
Поручик едва успел спрятаться под кровать, как в спальне объявился… корнет Васильков!
Поскольку корнет был сильно пьян, поиски дома графини заняли у него изрядное количество времени. Он весь продрог, уши его хрустели, как жаренный картофель, нос превратился в сосульку, усы покрылись ледяной коркой.
— Бонсуар, з — з — з…грррафиня… — стуча зубами, произнес он, приблизившись к постели. — Не п-пугайтесь, я не г-грабитель, я — к-корнет.
Старуха молчала. В свете лампады на ее лице лежала причудливая тень, и корнету казалось, что графиня глядит на него вполне заинтересованно и даже приоткрыв рот.
Ободренный ее вниманием, Васильков жалостливым голосом продолжал:
— Мне всю жизнь не везло в карты, графиня. У меня, стыдно признаться, нет денег, чтобы водить барышень в оперу. Научите меня играть в штосс. Если угодно, я готов на вас жениться. Хоть сейчас под венец пойду! И вовсе не из — за денег, а лишь из уважения к вашим сединам.
Со своего места, лежа на полу, поручик Ржевский видел, как корнет нерешительно мнется с ноги на ногу.
И тут Васильков грохнулся на колени.
— Я люблю вас, графиня!
