дошли сведения, что лейтенант шепнул чиновникам в Бразилии, что вся вина за случившееся с капитаном Чипом лежит на Булкли и Камминсе. В ответ на это Балкли сделал то, что делал всегда: он взял перо и нацарапал записку. В послании, направленном Бейнсу, он обвинил его в распространении ложных и гнусных обвинений и заметил, что после возвращения в Англию каждый из них должен будет " дать отчет в своих действиях, и справедливость восторжествует".
В марте 1742 г. Бейнс бежал на корабле в Англию. Он хотел прибыть раньше других и первым записать свою историю. Прошло несколько месяцев, прежде чем Балкли и Камминс смогли пересесть на другое судно, а когда по пути они остановились в Португалии, несколько английских купцов в порту сообщили им, что Бейнс уже выступил с обвинениями в их адрес. "Некоторые наши друзья даже советовали нам не возвращаться в нашу страну, чтобы не погибнуть за мятеж", - писал Балкли.
Он заявил купцам, что Бейнс - ненадежный источник, который, что показательно, никогда не вел дневник на острове. Тогда Балкли раскрыл, как Священное писание, свой собственный объемный дневник. Просмотрев его, купцы заявили: " они обнаружили, что если в деле и был мятеж, то зачинщиком его был тот самый человек, который нас обвинил".
Булкли и Камминс продолжили путешествие домой. Балкли продолжал навязчиво вести дневник. " Мы были уверены в своей невиновности и решили во что бы то ни стало увидеть свою страну", - писал он.
1 января 1743 года их корабль бросил якорь в Портсмуте. Вдали виднелись их дома. Булкли не видел свою жену и пятерых детей более двух лет. " Мы не думали ни о чем, кроме как о том, чтобы немедленно сойти на берег к своим семьям", - писал Булкли. Но военно-морской флот запретил им покидать корабль.
Бэйнс представил Адмиралтейству письменное заявление, в котором утверждал, что Чип был свергнут группой мятежников во главе с Булкли и Камминсом, которые связали капитана и бросили его на острове Уэгер. Адмиралтейство распорядилось взять обоих под стражу в ожидании военного трибунала. Теперь они были пленниками в своей стране.
Булкли назвал рассказ Бейнса " несовершенным изложением", утверждая, что история, составленная по памяти, как признал Бейнс, имеет меньшую доказательную силу, чем написанная в современную эпоху. И когда Булкли попросили представить Адмиралтейству свои собственные показания, он решил предложить весь свой дневник, который, по его словам, он рисковал жизнью, чтобы защитить. Хотя он писал его от первого лица, он добавил Камминса в качестве соавтора, чтобы придать рассказу больший авторитет и оградить своего лучшего друга от наказания.
В журнале с их точки зрения излагались события, приведшие к восстанию, в том числе утверждения о том, что капитан Чип психически расстроился и убил Козенса, выстрелив ему в голову. " Если дела не шли с тем порядком и регулярностью, которые строго соблюдаются на флоте, необходимость заставила нас сойти с общей дороги", - писал Булкли. "Наш случай был необычным: С момента потери корабля нашей главной заботой было сохранение наших жизней и свобод". В итоге им не оставалось ничего другого, как действовать "в соответствии с велениями природы".
Когда Булкли представил журнал, он также передал сопроводительные юридические документы, которые были составлены на острове, - документы, на которых красовалась подпись самого Бейнса. Адмиралтейство, казалось, было ошеломлено этими материалами, и журнал, от которого зависели судьбы людей, некоторое время пролежал в его канцелярии. Наконец, писал Булкли, администрация вернула ему журнал с приказом: " сделать выписку в виде рассказа, чтобы она не была слишком утомительной для ознакомления их светлостей".
Булкли и Камминс быстро перегнали свой счет и сдали его с примечанием: " Мы строго выполнили желание несчастного капитана Чипа, последним предписанием которого было дать верный рассказ вашим светлостям".
Члены Адмиралтейства были поставлены в тупик противоречивыми версиями событий и решили отложить расследование, по крайней мере, до тех пор, пока Чип не будет официально признан погибшим. Тем временем Булкли и Камминс были освобождены после двухнедельного заключения. " "Наши семьи уже давно считали нас потерянными, - писал Балкли, - и они смотрели на нас как на сыновей, мужей и отцов, возвращенных им чудесным образом".
Однако до тех пор, пока судебное дело не было решено, Булкели и его спутники оставались в своеобразном чистилище. Их лишили жалованья за экспедицию и не позволили вновь поступить на службу Его Величества. " Пережив гибель корабля, преодолев голод и бесчисленные трудности, остатки нас вернулись на родину", - писал Булкли. "Но и здесь мы по-прежнему несчастны, лишены работы, почти без средств к существованию".
Булкли, отчаянно нуждавшийся в деньгах, получил предложение привести торговое судно из Плимута в Лондон. Он отправил письмо в Адмиралтейство с просьбой разрешить ему отправиться в путешествие для выполнения этой работы. Хотя он считал своим долгом согласиться, он писал, что не сделает этого без одобрения - " , чтобы ваши светлости не подумали, что я уклонился от правосудия". Он добавил: "Я хочу и желаю придерживаться самого строгого суда над своим поведением в отношении капитана Чипа, и надеюсь дожить до встречи с ним лицом к лицу, а пока надеюсь, что меня не оставят на земле погибать". Адмиралтейство дало ему разрешение, но он остался в нищете. Он жил в постоянном страхе, что в любой момент его и других оставшихся в живых кастамайзеров могут вызвать на суд и приговорить к смертной казни.
Когда Булкли стал кастаньером, он уже перестал ждать, пока другие, облеченные властью, проявят лидерские качества. И вот теперь, спустя несколько месяцев после возвращения на родной остров, он решил начать другой вид восстания - литературный. Он начал готовить к публикации свой дневник. Булкли должен был сформировать общественное мнение и, как и на острове, склонить людей на свою сторону.
Предвидя, что некоторые сочтут публикацию журнала скандалом - ведь обычно старшие офицеры публиковали рассказы о своих плаваниях, но не простой артиллерист, - он написал предисловие, чтобы упредить критику своего решения. Среди прочего он утверждал, что было бы несправедливо предполагать, что он и Камминс, учитывая их статус, не могли создать столь требовательный труд. " Мы не настраиваемся на натуралистов и людей с большой образованностью", - писал Булкели. Однако он отмечал: "Люди, обладающие общим пониманием, способны ежедневно излагать на бумаге свои замечания по вопросам, достойным их внимания, особенно по фактам, в которых они сами принимали столь значительное участие. Мы сообщаем только то, что не могло ускользнуть от
